Она вспомнила, как двуликое существо передвигалось по коридорам: левая нога вперёд — оба тела переваливаются вправо, правая нога вперёд — два тела влево. Титаническим усилием. Так ходила бы этажерка, если могла. Прежде чем укладываться на ночь, мальчишки договаривались — на спине или на животе предстоит им сегодня спать. Чтобы сменить положение, всякий раз приходилось будить брата. А эти жутковатые ссоры близнецов? Единое существо кричит на само себя, а иногда даже заводит возню, сплетая в сюрреалистической борьбе две пары рук. За годы она так и не привыкла к этому зрелищу. Сейчас Славка стал обычным человеком с ограниченными возможностями. Но нынешние ограничения (со Славкиным-то опытом!) можно расценивать как обретение свободы поистине космического масштаба. Сами собой отпали тысячи кошмарных подробностей, которые делали быт двухголового существа невыносимым. Но, похоже, Славка этого не оценил. Что-то шло не так.
Скорая увезла Славку только после того, как нахмуренный доктор убедился, что паренёк дышит ровно. Лариса Аркадьевна вышла во двор интерната.
Интернат, дом инвалидов, Кунст-камера, куда «здоровое» общество сваливает «брак». Вот только все экспонаты в этой Кунст-камере живые. Она видела здесь немало и смертей. Но искалеченные злой природой дети, в отличии от взрослых, не уходили по своей воле. В детях куда больше силы и желания жить. Жить, во что бы то ни стало. Многие из здешних обитателей никогда не получат шанс, какой достался Славке. Не смогут ослабить жестокую хватку безжалостной судьбы. Ему повезло! Тогда что заставило этого вдумчивого мальчишку затянуть ремень на шее, когда сам фатум пообещал послабление? Впереди у него настоящая жизнь. Но почему же он не хочет жить этой новой и прекрасной жизнью? Он будет переводчиком, у него способности к языкам. А, возможно, программистом… Или? Лариса Аркадьевна почувствовала, как по спине пробежал холодок. Компьютеры были idee fix Валерки. И заливисто вопил у телевизора, болея за «Зенит», Валерка, а вовсе не Славка.
Лариса Аркадьевна уронила голову на руки. Её плечи вздрагивали. Перед ней на столе лежали две тетради. Синяя и коричневая. На первой странице под синей обложкой корявым почерком было написано:
«28 июля.
Сегодня я натёр о свитер градусник, и Л. поверила, что у меня температура! Клёво!!! До обеда провалялся со Стивеным Кингом. Книга — жесть! Валерка ныл, что ему скучно и лучше бы мы пошли во двор. Я стал ему читать, и мы боялись вместе. Особенно когда дядя Гарик громко хлопнул дверью. Чуть не обоссались! Вот мы ржали!!! Надо попросить М., чтобы ещё притащила такую книжку…».
С первой странички под коричневой обложкой на Ларису Аркадьевну смотрела другая запись, но всё тем же неровным почерком, сбегающим вниз.
«28 июля.
Этот придурок натёр градусник, и нас оставили дома. Три часа Славян таращился в книгу, и я чуть не подох с тоски. Терпеть не могу читать. Я засыпаю. Но Славян читает классно! Как актёр, с выражением. Его слушать интересно. Стал читать мне свою книженцию. Блин! Про мертвецов и какое-то сияние. Как триллер смотришь. Даже круче! Ночью я ему устрою «продолжение следует».
Дневники как дневники двух замкнутых в ограниченном пространстве мальчишек. Здесь многие ведут записи, пытаясь расширить пределы своего существования. Кто-то описывает, как путешествует по джунглям. Маленькая Оксанка тщательно фиксирует подробности жизни с мамой-принцессой. Ринат, родившийся без ног (зато с удивительно ловкими ручонками) на каждом мало-мальски пригодном листочке рисует лошадей и себя верхом. Дневники Славки и Валерки были, пожалуй, даже ближе к суровой действительности.
Вот только трагедия с Валерием, одним из братьев, случилась за семь месяцев до 28-го июля…
Курс реабилитации, как заверяли врачи, шёл успешно. Пустые глаза мальчика говорили иное.
— Тебя все очень ждут, — произнесла Лариса Аркадьевна и мягко взяла подростка за руку. Он молча кивнул. Она тоже помолчала, точно не решалась заговорить. — Тебе не хватает Валеры?
Славка поднял глаза на воспитательницу.
— Валерка знал обо мне всё. А теперь я совсем один.
— Прости, мы не сумели помочь тебе. Но в этом есть и твоя вина, ты никого не впустил в свою беду.
Славка смотрел тяжело. Ему хотелось уйти в палату, лечь и отвернуться к стене. Только так он мог мириться с этим миром. Мир равнодушных стен прост. Он глухонемой, но и не обещает никакого понимания.
— У меня был ребёнок, — вдруг сказала Лариса Аркадьевна. — Давно. Он тогда ещё не родился, но он был. — Она улыбнулась. — Упрямый, нетерпеливый. Чтобы угомонить, я рассказывала ему сказки. Он тоже был моей частью. Мы были единым целым, как ты с Валерой. С ним я не чувствовала себя одинокой.
— Здорово.
— Я привыкла, что мы с ним одно, но… Когда он должен был родиться, мне дали наркоз. Потом я очнулась, и мне сказали, что его нет. Я могу понять тебя.
— Это не то. — Славка насупился. — Я никогда не жил без него. Я не умею, мне страшно. Вам никому не понять!
Лариса Аркадьевна притянула Славку к себе.
— Никто не является твоей частью. Валера был отдельным человеком. Ты любишь книги, а он любил футбол. Ты — тишину, а он — шумную компанию. Мы все поврозь. Единая кровь не гарантия от одиночества. Нам не слиться воедино. Но мы можем быть рядом. Людей соединяет другое. И это другое не даётся природой. Над этим надо работать самому.
Славка хотел завопить, запротестовать, но вместо слов на свет вырвались слёзы. Они вскипали в том месте, где последним криком обрывается жизнь. В самом эпицентре жгучей боли.
Постепенно накал начинал остывать. Точно родниковой водой плеснули на красно-белую от жара каменку.
Инструкция по эксплуатации резиновой женщины
Ну и что, что Она была резиновая? Ему было это, что называется, до лампочки. Ага, вот до этой самой лампочки, засиженной сволочными мухами и без малейшего признака хоть какого-то абажура. Не имело особого значения и то, что свой не устланный красными ковровыми дорожками путь Она начала в неком, тогда ещё полуподпольном, Sex-shopе. Её скабрезное прошлое его мало волновало. Её, давясь сдерживаемым смехом, торжественно передавали на предсвадебных мальчишниках те, кто готовился надевать семейное ярмо, тому, кто вызывал наибольшее опасение в плане скорейшего получения статуса благопристойного супруга. Эта традиция среди его приятелей укоренилась довольно давно и потому Она кочевала из рук в руки не единожды. Каждый из счастливых обладателей обычно нарекал её новым именем и использовал в меру своих потребностей и испорченности. Учитывая свободные нравы и обилие легко доступных живых дам, Она чаще всего пылилась где-нибудь в шкафах и кладовках, стыдливо свёрнутая в бесформенный рулон. Благодаря этому Её когда-то золотистые синтетические волосы превратились в подобие сероватого клубка пакли, а красные бесстыдные губы изрядно истёрлись и потеряли былую эротическую привлекательность. Наверно, именно поэтому Она на последнем мальчишнике и досталась ему: тихому, незаметному, изредка снисходительно вспоминаемому приятелями.
Только глаза остались у Неё прежними. Нарисованные водостойкой краской, огромные и синие. Такие, каких не бывает в природе. Он помнил эти глаза с того самого момента, когда Она была впервые под дружное ржание подвыпившей компании вручена своему первому хозяину.
Всякий раз, когда Она перекочёвывала в новые руки, у него внутри что-то сжималось. Казалось нарисованные глаза прощально скользили взглядом по нему и белые точки в них становились ярче, напоминая вот-вот готовые выкатится слезинки. Почему-то ему становилось в эти секунды невыносимо тоскливо, и волна иссушающего презрения к себе накрывала с головой.