— Но как же… Вы знаете, служение это ведь не столько долг, за миску «Педи Гри», сколько…
— Что?
— Я буду служить своему Человеку даже, если он меня перестанет кормить. Но Человек на такое предательство не способен.
— Ещё как способен, — буркнул Полкан. Потом, улегшись, придавил передними лапами кость и принялся её грызть.
— Нет, вы не правы. Я был ещё совсем щенком, когда Человек меня взял к себе. Что говорить, маленький я был, глупый. Что только не творил! И лужи на его ковёр делал, и ботинки дорогие портил! Страшно подумать! А он мне всё прощал. Мячики покупал, ёжика резинового… — Руди снова широко улыбнулся и его глаза засияли нескрываемым обожанием. — А бывает, знаете… сядет вечером в кресло, возьмёт мою морду в ладони и говорит: «Руди, Руди, дурашлёп ты мой! Всё понимаешь. Только ты и понимаешь…». А у самого глаза такие грустные. И жалко его, хоть вой! А я ведь, правда, понимаю. Плохо ему бывает. А без меня и вовсе пропадёт. Нет, я умереть готов за Него!
— Пропадёт он, жди! — проворчал Полкан. — Я вот тоже таким идиотом был, думал, пропадёт без меня. Дом сторожил, всю жизнь на цепи в холод, мороз и дождь. Чуть где стукнет, я на пост. Подох бы, а чужих в дом не пустил! И тоже, понимаешь, не за тарелку каши старался. Порвал бы за Него любого.
— Ну?
—Баранки гну! На старости лет не нужен стал. А тоже думал, любит… Ха! Человек не способен никого любить. Мы для него только слуги, чуть что — в зубы. Или вот, на улицу…
— Вы не правы! — В глазах у Руди сверкнул ужас. — Он просто потерял вас! Вы, наверно, тоже убежали, и он вас не смог найти!!!
— Не ори ты, — поморщился Полкан, возвращаясь к кости. — Выкинул меня и все дела. И тебя твой выкинет, вот увидишь.
— Вы не можете… вы не смеете так говорить о моём Человеке! Вы глупец!
— Глупец это ты, потому что веришь Ему.
— Я сейчас загрызу вас, если вы ещё раз скажете так о моём Человеке!
— Да знаешь ли ты, щенок, как я бежал за Его машиной, — прорычал он. Захлебнувшись, неожиданно взвыл. — Я бежал! Бежал!! Бежал!!! Я умолял взять меня с собой! Мой дом снесли, мою будку разломали, мою миску раздавили бульдозером! А Ему дали квартиру в городе! И там не нашлось для меня места! Для меня, который десять лет под снегом и дожём… Ради Него! Который отдал бы свою шкуру Ему на шапку, только бы Он не мёрз! Который перегрыз бы любому глотку за Него! — Полкан перешёл уже на истеричный, захлёбывающийся лай с хрипом и подвыванием. — Я бежал, пока не свалился в пыль! Пока хребет мой не переехали велосипедным колесом! А Ему было всё равно!!! Ты, слышишь, кутёнок мокрохвостый?! Ему всё равно! И то что искалечили меня, и то что я не умел добыть себе еду, и то что мне некому больше было служить! Любить некого, понимаешь ты, щенок?!
— Слышь, Полкан… — Он ткнулся носом ему между ушей — а, может, Он тебя просто не заметил, а? Он ведь не такой…
— Руди! — К ним бежал Человек, размахивая скрученным вчетверо поводком. — Рудольф! Вот ты где, паразит!
— Кому я говорил, нельзя убегать?! Кому говорил?!
— Как ты посмел? Под машину же мог попасть, украли бы! Дурак ты, брат… — Человек сидел на корточках и перебирал мягкие уши собаки тёплыми пальцами, целовал вытянутую от раскаяния морду. — Сейчас домой пойдём, вымою тебя. Смотри, как угваздался! Пожрать дам… Свинтус ты, старик, как напугал!
— И впрямь, дураки, причём и тот, старый, и этот с обрубленным хвостом. Человек-то у каждого свой. И нечего тут опытами меряться. Ну, да что с них взять, собаки!
Три женщины сидели…
— Вы Мойва? — степенно поинтересовалась полная дама с унылым лицом, топчась на моём вытершемся ещё при царе Горохе коврике у входа.
— Э-э-э… — судя по всему, явление как раз и было ни то Плюшкой, ни то Сырком. Только кто-то из этого гастрономического набора советских времён знал мою «партийную кличку», порождённую давным-давно жестоким детским воображением наших одноклассников. Да, тогда я была Мойвой, лупоглазой, вытянуто-обтекаемой формы девицей с первой парты.
— Плюшка, ты?! — я глазам своим не верила. Одна из двух моих закадычных товарок была брюнеткой с носом-пуговкой на добром круглом чуть глуповатом лице. А сейчас передо мной рыжая женщина с химической завивкой, опухшими веками и… кажется, у неё поменялся цвет глаз. Как такое могло случиться?