— Ну? — мы сочувственно уставились на подругу.
— Гну! — она понурилась. — Пока в клинике лежала, нашёл какую-то… Ей лет-то, как моему коту!
— Во-во… — снова вздохнула Сырок. — Говорю же!
Девичник удался! Разборки на почве дамской тематики плавно перетекли в излияния с неизбывной жалостью к себе и неизбежным порицанием второй половины человечества.
— А Борюську помните? — вдруг романтически закатила посоловелые очи Плюша. — Он, наверно, не такой…
— Да ладно, не такой! — отмахнулась я. — Такой в точности! Бегал за мной хвостом, все контрольные на моём горбу. А потом прихожу к Машке, он у неё сидит и пироги трескает…
— Конечно, трескает, — насторожилась Сырок. — А потому что у тебя, кроме контрольных, да Кафки твоего, и взять нечего было.
— Ага, — гнусно заулыбалась Нюрка — а потом ты резко Кафку на Коха поменяла. То есть, палочку его…
— Фу, ну ты и пошлячка! Как и была! — отпрянула от Плюхи Машка.
— Ты о чём?! — меня скрутило в смеховых конвульсиях — палочка Коха это… короче, возбудитель туберкулёза это, если проще!
— А я не обязана… — надулась Сырок. — У меня поважнее дела есть!
— Угу, тем более, Борюсика ты пирогами не больно-то прельстила. Подрос и к Нюрке переметнулся.
— Хе, — Плюшка лукаво прищурилась. — Путь к сердцу мужчины лежит, конечно, через желудок, полный пирогами, но я нашла короче! Потому что… пошлячка я.
Сырок явно хотела дать увесистым кулаком в холёный мраморный лоб подруги, но внезапно громогласно расхохоталась.
— Ну, ты и язва! Ладно, кто старое помянет… Здорово было! И без борюсиков всяких. Помните, как зажигали? Синий синий иней лёг на провода-а-а…
— … в небе тёмно-синем синяя звезда!!! — подхватили мы дурными голосами и повскакивали с мест.
Соседи колотили по батарее. Запыхавшись, я подтанцевала к зеркалу. Оттуда на меня уставилась взъерошенная дамочка «за 30» с впалыми щеками и кругами под светящимися школьной безмозглостью глазами.
— Классно Mail придумал всё же, правда, девчонки?
— Да, вообще, супер! — Нюрка валялась на диване, дрыгая в такт музыке изящной ножкой.
— Брови что ли, правда, выщипать… — я продолжала рассматривать своё, точно впервые увиденное, отражение в зазеркалье.
— А я пироги вас печь научу, хотите? — Машка широко улыбнулась.
Я взглянула на часы. До часа X оставалось двадцать минут. Внутри меня происходило что-то непонятное. Наверно, так чувствует себя стиральная машина, если включить одновременно режим стирки, отжима и сушки. Так, конечно, не бывает. Никакая стиральная машина не выдержала бы, но мы-то люди, у нас и не такое случается. Мы с моей подругой Наталкой Жади называли Жанночкой. Жа-ди… для русского уха имя имело какой-то неприятный привкус — Жади, жа-ди-на. Некрасиво. А Жанночка была нежной, с невероятными оленьими глазами. Когда она танцевала, позванивая монистами и браслетами, у меня захватывало дух и хотелось плакать. Впрочем, Жанночка, давала повод поплакать нам вволю на каждом шагу. Когда-то ведьма-свекровь отняла у неё ребёнка, оболгав перед сыном и всей роднёй. Сынок был тот ещё фрукт… Но ухаживал красиво. Они все такие до свадьбы. А потом стал тряпка тряпкой, вечно слушал свою гадюку-мамашу…
За стеной заходился соседский ребёнок, выбивая меня из состояния сладостной печали. Наградил же бог соседями. Несколько дней колотили, точно дятлы, в стены и по трубам. Что-то, видно, ремонтировали. Теперь не могут урезонить своё уже охрипшее от визга дитятко. Что за люди!
Сегодня я увижу Жанночку в последний раз… За полгода она стала мне необходима, как воздух. С ней я погружалась в мир сильных чувств, ярких образов, с ней я плакала просветлёнными, рвущими сердце слезами.
Я попробовала пыхтящий на плите борщ и вздохнула. У людей любовь, борьба, а я… опять борщ пересолила. Скучно. В замке заворочался ключ. Лёшка. Он, пожалуй, не заметит. Мой муж никогда не замечает, что я что-то пересаливаю. Хотя… он не больно-то замечает, что я, вообще, готовлю. Он кладёт на согнутое колено очередной детектив с плоскими, бесчувственными суперменами на обложках и даже не смотрит в тарелку. Метёт, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Он весь там, среди своих навороченных героев с килограммовыми «пушками». Наверняка, Лёшка спит и видит, что это он в одиночку сражается с вездесущей мафией. А сам… гвоздь вбить не может.
До прощальной встречи с Жанночкой шесть минут. Запиликал телефон. Очень некстати. Звонила запыхавшаяся Наталка. Она, по всем приметам, тоже чувствовала себя, стиральной машиной, врубленной на все режимы работы сразу. Хоть кто-то меня понимает…
— Лерка! — не здороваясь, выпалила она — я только с дежурства. Прикинь, в сестринской телек «накрылся». Давай в двух словах, что там вчера было.
— Короче, этот Родригес, ну тот, крашеный, муж этой… как её… Рахили…
Время поджимало, я дрожала от напряжения, пытаясь в шесть минут впихнуть всё, что стряслось с Жанночкой за несколько лет её жизни, пронёсшихся по экрану всего за час (включая проклятую рекламу). Соседский ребёнок пищал, сбивая с мысли. Муж гремел на кухне тарелками. Тут ещё хлопнула входная дверь, Никита явился из школы. Содом с Гаморрой! Я высунулась в коридор.
— Как дела в школе?
Наследник поспешно юркнул в свою комнату, одарив меня привычным «нормуль».
— Ну-ну-ну! — нетерпеливо взывала трубка.
— Он обещал ей устроить встречу с сыном, но она за это должна с ним… ты понимаешь.
— Скот какой, — охнула Наталка — сердца у людей нет!
— Да, вообще! — меня передёрнуло. — Ни жалости в людях, ни сострадания!
— И не говори, — в голосе подруги зазвенела тоска. — Чёрствые все стали. Ты представь, у неё сына отнимают… Как она плакала! Слушай, я чуть с ума не сошла! А наша старшая на Людку визжит. Как не слышит. Людка, видишь ли, процедурный не закрыла. Вот скажи, женщина она после этого?!
Из комнаты Никиты послышались завывания очередных компьютерных монстров и звуки пальбы. В отличие от отцовских, герои сына были экипированы куда заковыристей — в сверкающих комбинезонах, с похожими на гаубицы пулемётами в лапах. Палили по многочисленным мутантам веером от пуза. Сквозь вопли соседского младенца, рёв пулемётов и грохот тарелок я боялась не расслышать одухотворённый голосок Жанночки. Настроиться на светлые слёзы тоже было весьма затруднительно.
— Ты уроки сделал?! — заорала я, зная, что только этот вопрос способен заставить Никиту трусовато приглушить звук игрушки.
Зазвучали знакомые до сердечного спазма вступительные аккорды, замелькали титры.