20. Итак, с этого времени стало возрастать доверие Симеона к духовному отцу, и он стал простираться вперед (Флп. 3:13–14). Ведь тоска по явленному видению целиком охватила его, и он обрел непреходящее умиление. Даровано ему было слово премудрости и знания, так что все удивлялись его разуму и речам и, изумленные, говорили так: «Откуда у него, не научившегося внешним наукам, такая премудрость и знание?» Сокрыто было от них, что Бог – сама премудрость и совершенное знание тех, в коих Он поселяется и творит жилище Себе и наполняет причастных Ему неизреченной мудростью и знанием и делает их более мудрыми, чем все мудрецы и риторы, как Своих учеников и апостолов. И не только этому все поражались, но также его смирению и непрестанному умилению; ибо упорное подвижничество помогло ему за короткое время взлететь на такую высоту, что он обогнал даже тех, кто длительное время пребывал в борениях за добродетель, и стал их учителем, подобно великому пророку Даниилу (Дан. 1:17–21). Это узнает всякий желающий из того, что он писал в ответ на их вопросы, чрезвычайно поражая их своими посланиями.
21. Но прошло немного времени, и завистники, видя его преуспеяние в добродетели и доверие к духовному отцу, придя к игумену, сильно раздувают угли его гнева на Симеона. Игумен, призвав доблестного мужа, начал беседовать с ним и то обещаниями, то угрозами старался отвратить его от учителя и привлечь к себе: ведь питал предстоятель неподобающую зависть к тому великому старцу. Но когда он увидел непреклонный дух Симеона и непоколебимое доверие его к старцу, то, побежденный убедительностью и мудростью слов блаженного мужа, тотчас приказал изгнать его из обители.
22. Увидев зависть игумена и остальных братьев, великий отец, взяв своего ученика, направляется к тому самому Антонию, который был известен тогда добродетелью, игумену расположенного неподалеку монастыря святого Маманта. Ему-то старец и вручает Симеона, словно сокровище благих. И что же? Отступил ли сколько-нибудь при этом лукавый, оставил ли зависть и козни против Симеона? Нисколько. Но воздвигает он снова отца по плоти и некоторых людей из синклита, и они стараются помешать Симеону отторгнуться от мира и от того, что в мире. Но доблестный воин Христов, воспламененный божественной любовью, оставался неколебим и непреклонен.
23. Поэтому Симеон посылает отцу по плоти письмо, с каким подобало бы тому обратиться к сыну, чтобы увещевать его ничего не предпочитать любви ко Христу. Но тогда-то, когда он писал, является ему другое божественное знамение. Когда он написал отцу наставление, желая научить его, как следует обращаться в письмах к святым мужам, он прибавил следующее: «А письмо к моему святому отцу ты напишешь так...» И при этих словах – о, необычайные тайны Твои, Царю Христе! – внезапно с неба воссиял ему беспредельный свет, как бы разделивший кровлю дома и снова наполнивший душу его несказанной радостью и сладостью, и от безмерности этого света как он сам, так и горящий светильник совершенно затмились (ведь была ночь!). И вот из этого божественного света исходит голос: «Апостолу, Ученику Христову, ходатаю и предстателю нашему перед Богом». Как только Симеон услышал эти столь неожиданные слова, разум его пришел в исступление, и чувства его охватил трепет. Ибо он клялся явившимся ему Богом, что был весь осиян божественным светом. «Проливая потоки слез, – говорит он, – я почувствовал, как кто-то сделал легкой мою руку, толкнул ее к писанию и стал ею водить. Ведь я не мог видеть чувственным зрением, когда записывал реченное свыше».
24. Когда же пастырь добрый (Ин. 10:11)стал посещать ученика чаще и понял, что тот весь воспламенен божественной любовью и сжигаем желанием святого образа, он постригает ученика и облекает в ризу радости (Ис. 61:10). Отныне Симеон с горячим усердием к стяжанию добродетели приступает к еще большим подвигам и с пониманием дела препоясывается по чреслам поясом (1Пет. 1:13; Пс. 29:11) радости и мужества, в чем он возрос и с чем сжился от младых ногтей. Прикасается он и к более совершенным деяниям праведности и, оставив все прочее, предается только молитве, безмолвию и размышлению над Священным Писанием и в свете созерцания соприкасается более совершенным образом с Богом, для Которого он жил до пострига и Который щедро озарял его с колыбели.