126. Но, прибавив ко всему этому, – продолжает [рассказчик], – знамение, которое узрел я в то время, когда он [уже] лежал, я быстро закончу повествование. Поскольку, как я сказал раньше, никому другому, кроме меня, он не позволял пребывать в одной с ним келлии, я лежал во время его сна на ложе, о котором уже говорилось, в течение всей ночи, то засыпая, то прислуживая ему в том, в чем была необходимость. Время немощи его продолжалось, и болезнь сразила его окончательно, и немного оставалось до освобождения его от оков упорствующей плоти. В одну из ночей, когда я, по своему обыкновению, лежал на том самом ложе, слегка погрузившись в тонкий и слабый сон, меня внезапно, как я уже и раньше рассказывал, словно кто-то разбудил. И о, страшное чудо! Я вижу, что этот блаженный и равноангельный муж, сраженный болезнью, кого мы с трудом на ложе переворачивали с боку на бок при помощи некоего приспособления, висит в воздухе под потолком келлии на высоте четырех или более локтей и молится Богу своему в неизреченном свете. Когда я так увидел его (ведь из прежнего видения я помнил о его великой святости и ангельском устроении), я, преисполнившись восторга и трепета, продолжал беззвучно лежать. Рассуждал я сам с собой и говорил: „Как это тот, кто вчера и сегодня утром не мог сам перевернуться на ложе и вообще двинуться и встать без посторонней помощи, теперь сам поднялся с ложа и, взойдя на воздух, так молится – подобный нам человек, носящий плоть, которая влечет долу?»
127. Так размышляя об этом про себя и изумляясь, я против своего желания погрузился в сон, когда святой еще висел в воздухе. Поэтому через некоторое время, пробудившись от сна (ведь сердце мое трепетало от этого невероятного и странного зрелища), я увидел святого уже лежащим на ложе; он взял одеяло и накрыл им свое тело. Это больше, чем остальное, потрясло меня и лишило рассудка. Поэтому я так говорил себе, дивясь происшедшему: „Как это того, кого болезнь расслабила и сделала недвижимым, божественная благодать, в Отце и Сыне через Духа Святого преизобильно в него вселившаяся, полностью восстановила, полностью укрепила и вознесла от земли на воздух, для общения с нею, а гибельная сила болезни и немощи оказалась слабее обитавшей в нем от юности божественной силы? Но такова сила, сходящая свыше на святых и равноапостольных через посещение Духа. Она, оказывается, выше и сильнее не только болезни, увядания и немощи, из-за которых плоть распадается, погибает и превращается в прах, но [сильнее] мучений, смерти и адских недр».
Когда же наступил день и началось мое попечение о святом, я дерзнул, оставшись наедине с ним, открыть ему тайну. А он [ответил]: „На тебе запрет от Бога и от моего ничтожества. Никому не говори об этом видении, прежде чем узришь меня покинувшим плоть». Это хранил я до настоящего времени и никому не рассказывал об этом». Здесь кончается то, что поведал нам Никифор, он же Симеон.
128. После того, как благородный муж провел тринадцать лет в изгнании и за это время со смирением перенес много испытаний, трудов и скорбей, а естество (его], достигнув уже тягостной старости, стало стремиться к освобождению, его охватили немощь и болезнь. Истонченное, изможденное вконец естество претерпевало свойственные ему страдания, какие и должно (претерпевать], а душа его всецело прилепилась к Богу, для Которого он жил до (самой] смерти, для Которого богословствовал и с Которым сопребывал. Поэтому он просил о скорейшем освобождении от тела, чтобы на колеснице добродетелей быть вознесенным к небесам и водвориться в нетленных обителях (Флп. 1:23). Укрепляя себя самого и своих учеников, он ободрял их словами утешения, а вместе с тем предсказывал им день и час [своего] исхода из тела и просил, чтобы ни до времени [его смерти], ни после безрассудно не били бы они себя [в грудь] и не рыдали подобно тем, кто не имеет надежды. А еще пророчеством, наводящим трепет, запечатлел он конец своей жизни. Взглянув на плачущих и увидев [их] сиротство, он сказал: «Зачем вы оплакиваете меня, покидающего вас? В пятый индикт покроете гробом меня, умершего, и в пятый же индикт снова увидите выходящим из гроба и пребывающим с вами, любящими меня». Сказав это, когда наступил означенный день, 12 марта, приснопамятный муж причастился Пречистых Христовых Таин, что было у него в обычае на каждый день, сказал «аминь» и повелел ученикам петь отходные молитвы.
129. Так они пели при возжженных светильниках и с заплаканными глазами. А он, пока они пели, воздел святые свои руки и по мере сил еще немного помолился, а затем скрестил их и всего себя почтительно собрал. Сказав тихо и спокойно: «В руки Твои, Христе Царю, передаю дух мой», – прославленный и многострадальный подвижник Христов, радуясь, покинул терпеливое и многострадальное свое тело. Завершив блестящие битвы, он отошел ко Господу, в момент смерти став всесожигаемой жертвой от всепоедающего огня, [жертвой] непорочной и благоприятной Богу (Лев. 22:18–21). Так мы написали в его эпитафии. Таким образом в подвигах исповедания и воздержания присоединяется к праведникам праведник, к преподобным преподобный, к богословам богослов, священномученик, исповедник и великий учитель Церкви Христовой к исповедникам и учителям и священномученикам. Но когда прошли тридцать лет после кончины этого приснопамятного отца, предвозвещается по его пророчеству перенесение его святых останков знаком: неизреченным образом появляется цифра «пять», как бы написанная на мраморе, в келлии ученика его Никиты Стифата, и многие видели это. Таким образом, когда окончился пятый индикт, то есть в 6560 году[63], переносятся его исполненные всяческой благодати и благоухания и над землей светящиеся мощи, многих созывающие и освещающие его друзей и учеников, прикасавшихся к ним и лобызавших их.