Однако, как ни важно значение, которое придавалось чувству «стыда» в патристической аскетической письменности, все же это чувство никогда не полагалось в основу аскетизма христианского, не рассматривалось в качестве его исходного момента и характерного, специфического, основного движущего мотива. Этот принцип и не мог выразить собой специфических особенностей христианского подвижничества, как такой жизнедеятельности, которая проистекает вполне и всецело из настроения самопреданной любви к Богу и осуществляется в целях достижения непосредственного богообщения. Вот почему, хотя чувство «стыда» и выступает в патристическом истолковании аскетизма, но лишь в качестве второстепенного, подчиненного момента, а не в смысле основного, исходного и источного начала. И это тем более, что «стыд» не составляет необходимой принадлежности нормальной природы человека. «Человек облечен стыдом за свое падение», [2089] – следовательно, только после него и вследствие его. Равным образом, и достижение совершенства «любви» сопровождается отсутствием «стыда». [2090]
Если мы обратимся к истории аскетических проявлений в роде человеческом, насколько они нам известны и понятны со стороны своих глубочайших, сокровенных оснований, то и в ней мы едва-ли увидим подтверждение тезиса Соловьева о том, что в основе этих проявлений лежало чувство «стыда», притом имеющее своим главным объектом обнаружения физической, «животной» природы. Наиболее серьезный и обстоятельный исследователь «Истории аскетизма» Zöckler возникновение, сущность и особенности «аскетизма», как явления общечеловеческого, поставляет в тесную связь с внушениями «совести», которая приводит человека к сознанию ненормальности его отношений к Богу, и причину этого указывает в том, что человек согрешил и удалился от Бога, разгневал Его. Стремление загладить свою вину и возвратить нормальное отношение к Богу и лежало в основе всех, наиболее важных, существенных и характерных аскетических проявлений. [2091]
В самом деле, факт тесной внутренней связи «аскетизма» именно с религией, его религиозная основа едва ли может быть оспариваема. В высшей степени интересно и знаменательно, что и у Ап. Павла в том единственном месте, где наш термин употребляется explicite, «аскетизм» поставляется в тесную связь именно с «совестью»: в качестве цели его указывается именно стремление достигнуть состояния «непорочной совести» «перед Богом и людьми». [2092] Таким образом, внутренней силой, приводящей к «аскетизму», по учению Апостола, является собственно «совесть», – та сила, которая определяет его нормальные отношения к Богу и людям, – «аскетизм стремится к тому, чтобы эти отношения были безупречны», чтобы человек «всей доброй совестью жил перед Богом», [2093] или, по выражению другого Апостола, чтобы «сердце» – это внутреннее святилище человека – «его не осуждало». [2094]
Таким образом, тот момент «аскетизма», который у Соловьева является наиболее важным и самым характерным, – отношение к физической стороне человека, – у Апостола даже не указывается. Это, конечно, не означает того, чтобы названный момент совсем не имел места в объеме понятия «аскетизма», как он мыслился и представлялся у Апостола. Однако, из этого все же следует, что названный момент в христианском «аскетизме» не должен иметь значения самостоятельного, первостепенного и независимого, – ему, напротив, принадлежит место второстепенное, подчиненное и зависимое. Главной же целью и существенной основой, этого «аскетизма» являются именно правильные, достойные человека отношения к Богу и людям, – самоотверженная любовь к ним. Конечно, в понятие этого «самоотвержения» входит и соответствующее, целесообразное отношение к телу, его потребностям и влечениям, однако существо дела не позволяет ставить во «главу угла» то́, что́ должно занять, на самом деле, несравненно более скромное место.
Особенно определенно о значении «совести» в процессе аскетического религиозно-нравственного совершенства говорит Авва Дорофей.
По словам этого подвижника, «совесть» (ἡ συνείδησις) «всегда сопротивляется злой нашей воле и напоминает нам, что мы должны делать, но не делаем; равным образом, чего не должны делать, и делаем, и за это она обличает нас». [2095] «Совесть обличает и в добре и в зле, и показывает нам, что́ делать и чего не делать; она же осудит нас и в будущем веке». [2096] В частности, именно «совесть» помогает человеку установить и сохранять должные отношение «к Богу» (πρὸς τὸν Θεόν), «к ближнему» (πρὸς τὸν πλησίον) и «к вещам» (πρός τὰς ὕλας). В последнем отношении, напр., случается, что иной может удовлетворить свои потребности малым количеством какой либо овощи, – или чичевицей, или немногими маслинами, а он не хочет этого, но ищет другой пищи, более вкусной и нежной, – это все против совести (ταῦτα πάντα παρὰ σονείδησίν ἐστιν). [2097] Отцы говорят, что монах никогда не должен допускать, чтобы совесть обличала его в какой-либо вещи. [2098]
2089
2093
Деян. 23:1. По словам Св.
2095
αὕτη ἀντίκειται πάντοτε τῷ θελήματι ἡμῶν τῷ κακῷ, καὶ λέγει ἡμᾶς εἰς ὃ ὀφείλοντες ποιῆσαι, οὐ ποιοῦμεν καὶ πάλιν, εἰς ὃ μὴ ὀφείλοντες ποιῆσαι, ποιοῦμεν καὶ αὕτη κατηγορεῖ ἡμῶν. Doctr. III. с. I, col. 1653C.
2096
αὕτη ἡμᾶς ἐλέγχει... εἰς τὸ καλὸν καὶ εἰς τὸ κακὸν, καὶ δεικνύει ἡμῖν τί ποιῆσαι καὶ τί μὴ ποιῆσαι. Καὶ αὕτη πάλιν κατηγορεῖ ἡμῖν καὶ ἐν τῷ μέλλοντι αἰῶνι. с. II, col. 1656В.