Еще менее оснований выводить из чувства «стыда» чувство «долга», поставлять их в непосредственную и необходимую генетическую связь. Чувство «долженствования», характер нормативности, свойственны не одному только кругу явлений, т. н., нравственных. Оно несомненно присуще и теоретико-познавательной деятельности и эстетической области. Отсюда, – три нормативные науки: эстетика, логика и мораль, имеющие предметом изучение фактов не как таких, какие они суть сами по себе, а как достигающих или не достигающих присущей им цели, – изучение их постольку, поскольку они оказываются состоятельными или несостоятельными по отношению к прилагаемому к ним критериуму. – Не благоприятствует разбираемому положению Соловьева и тот факт, что у детей чувство «стыда» появляется сравнительно поздно, несомненно позже жалостливости, которая обнаруживается и раньше, и интенсивнее, и непосредственнее чувства «стыда». Последнее, как известно, старательно внушается, возбуждается и поддерживается родителями, воспитателями и вообще окружающими людьми и потому – в значительной степени – является чувством привитым, воспитанным.
Не совсем точно определяет Соловьев и смысл или нравственное значение «аскетизма». В данном пункте у него заметны неустойчивость и колебание. В одном месте он решительно заявляет, что непосредственное, эмпирически известное человеку, чувство стыда, наряду с другими коренными нравственными чувствами, – жалости и благоговения, возводится разумом из простого психического факта на степень безусловной нормы жизни и деятельности. [2099] В другом месте он не менее категорически заявляет, что принцип «истинного аскетизма», как принцип «духовного самосохранения» именно «отдельного человека, существа, хотя и духовного (т. е. обладающего разумом и волей), но тем не менее ограниченного, или относительного, не может быть безусловным добром или высшей окончательной целью жизни». [2100] Непосредственно вслед за этим автор заявляет, что приобретенная правильным воздержанием власть духа над плотью, или сила воли, может употребляться для целей безнравственных и тогда она является волей злой. [2101] «Бывали и бывают успешными аскетами не только люди, преданные духовной гордости, лицемерию, тщеславию, но и прямо злобные, коварные и жестокие эгоисты. По общему признанию, такой аскет гораздо хуже в нравственном смысла, чем простодушный пьяница и обжора или сострадательный развратник. Итак, аскетизм сам по себе еще не есть добро и, следовательно, не может быть высшим или безусловным принципом нравственности. Истинный (нравственный) аскет приобретает власть над плотью не для укрепления формальных сил духа, а для лучшего содействия добру». [2102]
Следовательно, по признанию самого Соловьева, аскетизм и не может быть самостоятельным нравственным принципом. Он – не цель, а лишь – средство, условие достижения нравственной цели, – должного отношения к Богу и ближним. Обжорство, пьянство, разврат и т. п. пороки потому предосудительны, что эти состояния логически и психологически не совместимы с настроением любви к Богу. Вот почему христианство собственно нравственным принципом признает только один – любовь к Богу и ближним и не говорит об аскетизме, как собственно принципиальном, руководительном начале нравственности. Рассматривать аскетизм в отдельности и отрешенности от любви к Богу и ближним оказывается невозможным.
Ап. Павел решительно поставляет «аскетизм» в зависимость от настроения христианской любви. [2103] Только в последней аскетизм приобретает для себя твердую почву, надежную опору, правильное направление и должное ограничение. В противном случае, обособленный или осуществляемый в качестве самостоятельного начала нравственности, аскетизм может легко получить извращенное направление, ложную цель, – и тогда, вместо ожидаемой пользы, он принесет в религиозно-нравственной жизни только вред. [2104]