Правда, здесь же встречаются некоторые, по-видимому, отрицательные инстанции по отношению к сделанному наведению, но, после внимательного рассмотрения, и она теряет свою остроту и силу.
О. И. Л. Янышев различает «порабощение чувственности, как преступление первого предписания нравственного закона», [277] с одною стороны, и «эгоизм – преступление второго предписания того же закона» [278] с другой. Однако не следует упускать из вида и ту другую точку зрения, по которой чувственность представляет собой только вид, одно из существенных проявлений эгоизма или, по крайней мере, последствие отпадения человека от любви к Богу. Так, по крайней мере, представляется дело по аскетическому учению, на основании данного в аскетической письменности анализа «страстей», так называемых «телесных» и «душевных». [279]
О. Протопресвитер различает эгоизм, под которым он понимает «замкнутость духа исключительно в собственных индивидуальных интересах», [280] от чувственности, которую он определяет, как «свободное порабощение духа телом и внешней природой». [281] Однако в акте грехопадения первого человека моменты, так понимаемых, чувственности и эгоизма проявились нераздельно, составляя, очевидно, последствие одного противорелигиозного и противонравственного настроения, – отпадения от Бога, которое могло развиться исключительно на почве себялюбия. [282] По словам самого почтеннейшего ученого, «с преобладанием чувственности неизбежно соединяется и эгоизм, который сам всегда есть или чувственный, напр. сластолюбие, корыстолюбие, – или духовный, например, властолюбие, честолюбие». [283] В другом месте чувственность понимается «в смысле настроения относительно предпочтения чувственных наслаждений аскетическим и общежительным требованиям закона». [284]
Только в таком случае, т. е. признавая чувственность одним из проявлений себялюбия, и можно говорить, что в процессе благодатного обращения человека ко Христу «смирение, парализуя духовный эгоизм, тем самым парализует эгоизм чувственный или, что тоже, чувственность естественного человека». [285] Только с этой точки зрения оказывается возможным расширять понятие аскетизма, как это и делает сам разбираемый ученый во 2-ой части своих лекций.
«Получив однажды возможность или силу побеждать живущее в себе зло и созидать в себе нравственно-добрые качества, христианин призывается к собственным подвигам, к аскетизму, понимаемому уже не в смысле власти над собой и своим телом вообще, как мы видели в 1-ой части нравственного богословия, а в смысле подвигов своего христианского самоусовершенствования или самовоспитания по всем сторонам религиозно-нравственной жизни». [286]
О. И. Л. Янышев, впрочем, в одном месте говорит, что «свести все субъективные, как аскетические, так и общежительные блага или добродетели к одному благу или к одной добродетели, невозможно». [287] Но вполне возможно и даже существенно необходимо оценить те и другие с точки зрения их сравнительной важности и нормативного значения, – а это значит решить вопрос: имеют ли то и другое из указанных нравственных требований совершенно самостоятельное, независимое друг от друга значение, или же они связаны между собой внутренне необходимо, находятся в отношении тесной зависимости. Но мы уже видели, что ответ на предложенный вопрос возможен с точки зрения о. Протопресвитера только во втором смысле: «взаимная зависимость субъективных, аскетических и общежительных благ или добродетелей друг от друга не подлежит сомнению». [288] А отсюда открывается – естественно – возможность отыскать между этими добродетелями главенствующую, основную, первоначальную, по отношению к которой другая займет подчиненное, второстепенное место, получит лишь вспомогательное значение в качестве орудия и средства достижения нравственного совершенства, сущность, направление и цель которого указываются вторым требованием.