— Ну, глупенькая, успокойся, — утешал её князь. — Пойду посмотрю, что за зверя ты завалила..;
Прошло немного времени, и до Забавы донёсся удивлённо-сдавленный возглас киевского архонта:
— Тур!.. Вонючая гиена...
Подойдя, он снова обнял Забаву, она уткнула свою головку в широкую тёплую грудь мужа.
— Хотел погубить тебя. По чьей-то указке. А я всё не верил греку... Затем вроде вконец убедился в преданности старшего рынды. Только вон вышло-то как... — прерывисто говорил Аскольд и ласково поглаживал спину Забавушки.
Потом нежно взял руками её за голову и прижал к себе.
— Милушка моя... А ловко ты его. В самую маковку угодила! И не пикнул. Может быть, посмотреть на него хочешь?
— Не хочу...
— И ладно. Прикажу не хоронить... Пусть его шакалы сожрут аль расклюют вороны... всё, ловить птиц мы больше не станем. Собирайся, домой поедем.
А по дороге князь раздумывал над тем, почему Тур промахнулся: в дружине нет стрелков, равных ему по меткости. Поделился своими мыслями вслух.
— Видно, рука дрогнула, когда голубь громко крыльями захлопал...
— Скорее всего так... А голубя я же просил подержать, хотел желание на него загадать. Да уж, видно, Господь тебя надоумил выпустить и жизнь спас. Ты пока помолчи, а я сотворю молитву в благодарность за твоё спасение... «Иисусе сладчайший Христе, Иисусе человеколюбче, услади сердце моё многомилостиве, молюся, Иисусе Спасе мой, да величаю Тебя спасаемый...»
Забава чуть удивлённо и с доброй улыбкой взирала на мужа, сердцем ещё не понимая того, что он делает. Почему молится какому-то невидимому, неосязаемому Богу? Она же верила в тех богов, которых на капище можно потрогать и с которыми дозволяется лицом К лицу поговорить.
И после прочтения молитвы Аскольд оставался задумчивым; Забава знала: сейчас лучше к нему не обращаться, А князь, вспоминая недавние события и сопоставляя их с более ранними, пришёл к выводу, что к случившемуся на поляне прежде всего имеет отношение Сфандра.
«Если старшая жена ревнует меня к Забаве, она и желает её смерти... Накануне, как сказала Настя, Сфандра и Дир встречались тайно на прорекарище... Я бы многое отдал, чтобы узнать, о чём они там говорили... Светозар меня тоже предупреждал: Тур — соглядатай Дира (цепь каких-то явлений, известных боилу, представляла собой основание для такого подозрения); а раз так, то и брат замешан в подготовке убийства милушки, которого, слава богу, не произошло...»
«Злые, самолюбивые, занятые только собой... — Ярость душила Аскольда. Сфандру и Дира сейчас он готов был растерзать на кусочки. — Только как доказать их вину?! А ведь точно хотели погубить невинную душу!.. Связать бы их по руке и ноге и пустить по глубокой воде: кто кого перетянет. От своего не отступятся, знаю... Глаз да глаз нужен! Утешает лишь, что Сфандра отбывает к брату, и мыслю, что неспроста... В общем, объявили они мне войну... Хотя война-то уже идёт: убили христиан, вот и грека пришлось у Рюрика укрыть...»
И тут на ум пало самое страшное: «Ведь Тур мог подслушать и наш разговор с Вышатой о моём сыне, которого я хочу сделать соправителем; значит, смерть может угрожать и ему!..»
Но ещё одного не предполагал Аскольд — вероятности гибели его самого. Хотя говаривал отец — потомок братьев Кия, Щека и Хорива: «Все мы растём под красным солнышком, на божьей росе... Что было, то увидели, что будет — увидим...»
4
Кузнец Олаф и берсерк Торстейн ждали, когда у Афарея отрастут волосы, чтобы потом выехать из (второй Ладоги в Новгород. Можно было подумать, что «морской конунг» перевёл человека из разряда рабов и свободные люди, да так в лагере и думали, но Водим ме хотел лишаться прекрасного строителя, поэтому ковш пенного пива, завершающего процедуру перевода, греку не подносил. А без этого хоть и с длинными полосами раб оставался рабом.
Скальд Рюне тоже попросился поехать к Рюрику: хотелось увидеть словенского князя и сочинить о нём две-три висы, неважно каких; на большее у скальда не хватило бы вдохновения. Другое дело — петь о подвигах конунга. А тут какой-то князишка, во владениях которого вот-вот взбунтуются его подданные.