О боже. Нет, чтобы этот мужик касался ее своими руками…
Никита Савельич был отбракован. На роль первого мужчины он явно не тянул. Да, пожалуй, что и на второго тоже.
Попили кофейку и разошлись.
Она отказалась от того, чтобы он подвез ее домой. Сказала, что хочет зайти к подруге, здесь совсем рядом. Попрощалась. И пошла к своей тетке Наде, маминой сестре-двойняшке.
Тетку она не видела со дня своего возвращения. Тогда Надя приехала через час после маминого звонка, отменив все свои дела на день. А была она ужасно занятым человеком. Бизнес-вумен. Возглавляла собственное агентство по организации корпоративных вечеринок.
С мамой они были очень похожи, но всю жизнь пытались всем доказать, что совершенно разные. И им это вполне удалось. Мама Наташа была темненькой, одевалась, как и положено художнице, замысловато и со вкусом. А Надя красилась в дорогую блондинку, была в манерах резче, циничнее, носила, в основном, брюки и костюмные пиджаки.
Разговаривать с теткой Мила любила по двум причинам. Во-первых, Надя была матерой. И многое в жизни понимала совершенно не так, как Мила, что было весьма любопытно. А во-вторых, поговорить с Надей было полезно. Она была как подружка. Говорила обо всем легко и непринужденно. С мужем была в разводе, что давало ей моральное право иметь богатейшую личную жизнь и не краснеть за нее перед Милой. Имела десятилетнюю дочь Машку.
С мамой Наташей ничего обсуждать не хотелось. Отчасти потому, что мамин долг был ее воспитывать. Не могла же она, как подруга, принимать Милину жизнь такой, какая она есть. Ей непременно нужно было объяснить дочери, как надо.
И еще: мама есть мама — и это автоматически упраздняло некоторые темы для разговоров. Сама мысль, что у мамы, возможно, тоже имеется какая-то интимная жизнь, была неприятна.
С теткой все было проще.
Правда, и ей она не могла рассказать об Аслане. Не уверена была, что та, пусть и случайно, не разболтает. Зато в общих чертах могла ей поведать о том, что на душе тяжело. И что ей не звонят…
Не очеловечивай мужчин! — вот первая мудрость, которую она вынесла из их разговора.
— Ты приписываешь им какие-то мысли, блин, чувства, которых у них и в помине нет и не бывает. Ты думаешь, он сидит где-то там и складывает в уме, что ты подумаешь, если он скажет тебе то или се. Хрена лысого! Запомни — они вообще словами не думают. Как собаки. То в башке куриная нога проплывает, то задница чья-нибудь. А чаще всего — пиво. Так что, дорогая моя — забудь все эти свои романтические метания. Делай только то, что нужно тебе самой! Порция здорового эгоизма никогда не повредит.
Мудрость номер два заключалась в том, что идеальных мужчин не бывает.
— Ой! Никто ей не подходит… — передразнила ее тетка. — Все проти-ивные… Смотри на проблему шире! Если все противные, кто-то явно противнее. Ну вот поиграем давай — выбираешь наименее гадкое лично для тебя. Задача ясна? Ну, чтоб понятно было — начнем не с мужчин, а с болезней. Что в принципе одно и то же.
— Ну давай. — Мила потерла руки и приготовилась. Теткин заразительный энтузиазм мгновенно передавался и ей.
— Поехали. — Тетка голосом диктора центрального телевидения начала вещать: — Перелом — руки, ноги, ребра?
— Руки! — быстро определилась Мила.
— Коклюш, ветрянка, корь?
— Ааа… — Мила лихорадочно соображала. — Корь. Корь. Корь.
— Трусы, часы, очки? — угрожающе спросила тетка.
— Трусы! — Мила давилась от смеха.
— Гинеколог, стоматолог, гаишник?
— Гаишник!
— Ну что, разогрелись? А теперь не думать! Достоевский, Чехов, Тургенев!
— Достоевский! — выпалила Мила, удивляясь сама себе.
— Пушкин, Есенин, Маяковский?!
— Есенин.
— Миронов, Машков, Куценко?!
— Машков. Ну это просто! Сложнее давай! — с азартом выкрикнула она.
— Ленин, Маркс, Энгельс?!
— Маркс!
— Горбачев, Ельцин, Путин?
— Путин.
— Леонтьев, Хиль, Кобзон?!
— Нет! Всем — отказать! — Мила закрыла лицо руками и расхохоталась.
— Это, моя девочка, называется диапазон приемлемости. Когда из трех зол надо выбрать наименьшее, в нем вполне можно найти привлекательные черты. А ты говоришь, проти-ивные… Мне имен твоих кавалеров не надо, но троих-то, думаю, ты вспомнишь. Просто в уме прикинь — Коля, Вася, Петя. И все тебе станет ясно.
Таким ли методом, другим ли, а результат у Милы все время получался один и тот же. Аслан. Но вместо радости оттого, что, как ни считай — все сходится, на душе у нее опять скребли кошки. Одно дело, когда мужчина хочет — и тебе только выбирать. И совсем другое, когда ему все равно. Хотя, может быть, применять теткин метод нужно только к тому, кого на здоровую голову выбирать не стала бы. Не Коля, Вася и Аслан, где ответ однозначно предопределен. А именно Коля, Вася, Петя… Тут задумаешься, это тебе не Маркс с Энгельсом.
Пока она по теткиному совету «прикидывала», на кухню прибежала Машка, двоюродная Милина сестра. Она уже «отбарабанила», как называла занятия по музыке Надя. А уроки делать ей сегодня было нельзя. Окулист закапал в глаза капли. Атропин. Теперь неделю Машке сидеть на уроках и отдыхать. Ни читать, ни писать. Атропин парализует аккомодацию, зрачок широченный и вблизи ничего не видно.
— Будет теперь бездельничать, коза!
Надя прихватила свою Машку за бочок. Та взвизгнула, зашлась смехом и стала защищаться от матери руками.
— Возьми, Манюня, себе чаю с печеньем в комнату. А мы с кузиной твоей еще поболтаем. Давай, давай. — И крикнула уже ей вслед: — И музыку себе включи. Да погромче! — А Миле вполголоса договорила. — Чтоб не слышала, что тут мать за ерунду говорит…
Ерунды хватило еще на час. Когда пошли разговоры интимные, Миле стало еще интересней. Информацию надо было откуда-то черпать. Теперь Надя рассказывала ей про своего нового любовника. Жаловалась, что в любви скупой. А она, Надя, жадная.
— Так он что, так не любит, когда тебе хорошо?
— Нет. Просто он считает, что это ущемляет его мужское достоинство. Раз я его о чем-то прошу. Ну, не прошу даже — подсказываю. Значит, он меня, как мужчина, не удовлетворяет. Я ему говорю — так это ж я тебя прошу, а не соседа Колю. Но он считает, что только немой секс можно считать настоящим. И если в нем мужчина и женщина без лишних слов совпадают — значит, у них все в порядке. — И подытожила оптимистично: — Вот такая, блин, у него непроходимость труб головного мозга!
— Так там, вроде, труб нет.
— Не-е. Трубы там как раз есть, а вот мозга…
Помолчали. Попили чайку.
— Чего там папаша с мамашей?
— У папки вчера интервью брали. Довольный ходит, как слон.
— Знаешь, я вот тоже иногда мечтаю интервью кому-нибудь дать. И если бы у меня брали интервью, я бы не пыталась показаться лучше, чем я есть. Меня бы, например, спросили: «Как вы оцениваете последний роман Тютькина?» И я бы не стыдилась ответить, что я его не читала. Или еще лучше — а кто такой Тютькин? Чем скандальнее интервью — тем лучше. Я бы себя показала. У меня бы все узнали, что такое хари маразматическая личность!
От тетки она ушла в приподнятом настроении. После разговора с Надей все казалось смешным и глупым — умные серьезные мужчины, блондинки в бриллиантах, громадные рекламные щиты. Жизнь была плоской, как поднос, и все печали на нем были нарисованы, а значит, на них можно было не обращать внимание. Не станешь же с подноса есть нарисованное яблоко.
Но к вечеру здоровый пофигизм перестал быть таким рельефным. Опять засосало внутри ожидание.
Зазвонил телефон. Звонил Юра Шамис. Все не то.
И теперь ей казалось, чтобы не сойти с ума, сидя на стуле и качаясь, ожидание это нужно рисовать. Что это может быть самая гениальная картина, которую она создаст. Штамп ожидания — женщина, застывшая у окна. Миле же казалось, что ожидание — не статичное чувство. Если уж это женщина, то, по меньшей мере, бегающая к телефону. Но женщина на этой картине Миле казалась вовсе лишней. В ее представлении ожидание было рисунком абстрактным, постоянно меняющимся калейдоскопом, похожим на кровь под микроскопом. Потому что когда чего-нибудь очень ждешь, каждую минуту придумываешь в уме новую причину того, почему желаемое не становится реальным.