Стройка идет вяло, в октябре артель сокращена до шести каменотесов и одного мальчика. Работы на долгое время опять заброшены. Просторное помещение храма зарастает травою, колонны обвивает вьюнок, с несомкнутых сводов свисают розетки зелени.
Однако вера оживает вновь. В 1857-м строительству дан мощный толчок. То и дело наезжает епископ. Городской совет подстегивает жителей. Жители предоставляют упряжки и повозки; богачи жертвуют лес из своих сосновых рощ, двое умирающих завещают свое состояние на постройку храма. Тем временем смыкаются своды, вырастают нарядные контрфорсы, капители украшаются закрученными волютами и пышною листвой. С января до июня в каменоломне обтесаны 18 415 кубических футов камня. Двадцать девять городских плотников работают на постройке бесплатно. И под радостную пляску колоколов толпа торжественно перетаскивает огромные глыбы в 600 арроб…
В 1858-м работы продолжаются. Но нетерпеливый народ досадует, что храм все еще не завершен. И автор неизданного «Дневника», откуда я беру эти записи, с раздражением отмечает: «Постройка движется так медленно, что проходить возле нее — одно огорченье». Городской совет увольняет архитектора, назначает другого, требует от него чертежей, архитектор их не представляет, совет грозится его сместить, архитектор является с изумительным проектом.
В 1859-м городской совет просит средств у правительства. «Когда проект был представлен в министерство, — пишет автор „Дневника“, — он не мог не привлечь внимание господ, которым полагалось его смотреть и которые были крайне возмущены грандиозностью храма для столь маленького городка; это побудило секретаря в частной беседе намекнуть, что виды на получение каких-либо средств весьма шатки и что для нашего города это слишком большое предприятие и слишком большая роскошь». Правительство полагает, что еще не уложен ни один камень храма. Городской совет, от имени жителей, обещает безвозмездный труд и 125 000 песет. Удивленное столь мощным порывом правительство сулит 40 000 дуро.
Академия одобряет представленный проект, но средства от правительства не поступают. Два месяца расходы по строительству оплачивает один-единственный жертвователь — кабальеро Мерхелина. Средства все не поступают; утратив надежду на помощь со стороны, народное благочестие снова пылко берется за дело. В апреле и мае обтесаны еще 17 000 кубических футов камня. Материалы для строительства подвозят крестьяне. Завершается покрытие куполов, блистают совершенством капители, поражает изяществом резной антаблемент. Просторный, белостенный, строгий храм эррерианского стиля наконец, после долгих лет, открыт для богослужений.
И вдумайтесь только в таинственное сцепление дел человеческих. Двадцать пять веков тому назад в этой же каменоломне Араби, где обтесывали камень для церкви, брали камень для языческого храма, стоявшего на Холме Святых. У подножья Араби располагался Эло, богатый город, основанный египтянами и греками. Широкая Геркулесова дорога, прославленная Аристотелем, терялась вдали, среди тысячелетних лесов. Храм господствовал над городом. В его стенах, украшенных статуями, которые ныне равнодушно почиют в музеях, были у изможденных иерофантов, как и у нас, свои посты, процессии, молитвы, литании, скорбные песнопения; как и мы, они праздновали освящение хлеба и вина, сочельник, рождение Агнца, страстную неделю гибели Адониса. И удрученная, вечно жаждущая толпа, неся бальзамы и душистые масла, приходила молить об утешении и милосердии — как ныне, в этой церкви, воздвигнутой другою общиной, мы горячо молим: Ungüento pietatis tuae medere contritis corde; et oleo misericordiae tuae refove dolores nostros[3].
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
Вдали мерно, неторопливо, уныло бьет колокол. Робко начинает светлеть край неба. Туман широкой белой пеленой ложится на окрестности. И все петухи дремлющего города заводят шумливый концерт — поют голосами высокими, низкими, визгливыми, звонкими, глухими, еле слышными, но больше зычными. В долине, у подножья горы, темнеет туманным пятном город. Из мрака возникают два, четыре, шесть белых, курчавящихся столбов дыма, они растут, расширяются, растекаются по небу нежными вуалями. В утреннем воздухе слышится скрипучий, надсадный кашель, раздаются неспешные удары трепла для дрока.
Мало-помалу молочно-белый край горизонта окрашивается в бледно-зеленый тон. Из темноты медленно проступает хаотическое нагромождение домов. На этом обширном чернеющем пятне видно переплетение длинных, белесых жилок — пошире, поуже, прямых, вьющихся. Упорно кричат петухи, раздается заливистый жалобный лай собаки.
3
Бальзамом доброты твоей исцели удрученные сердца; и елеем милосердия твоего утоли скорби наши (