МГНОВЕНИЕ И ЧУВСТВО
Перевод А. Садикова
Очень хотелось бы знать: как люди ощущали мир в определенный период — например, с 1898 по 1910 год? Очень хотелось бы представить себе, как воспринимались в то время свет, тень, цвета, тишина, безлюдье, белизна стен, прозелень или же чернота древних плит, звон дальнего колокола, шепот струй в безмолвии сада, белое или пепельно-серое облако, плывущее мимо, и даль, неоглядная даль. Нам есть на что опереться в прошлом, будь то картина Эль Греко или сонет Гонгоры. Величайшее новаторство Эль Греко состоит в том, что он пишет холодно, в то время как все пишут тепло. Величайшее новаторство Гонгоры состоит в том, что он передает отдельно взятое ощущение, в то время как другим нужно описать все предшествующее и последующее. «В эпоху, — пишет Коссио в журнале „Ревиста Иберика“ от 20 июля 1902 года, — когда живописцы Италии и других стран творили большей частью в красновато-охристой гамме, создавая столь характерный теплый, золотистый колорит — непревзойденным мастером этой манеры остается Тициан, — Эль Греко рвет с традицией и первым переходит к лазурной гамме, включающей все оттенки голубого и синего, с серебристым отливом, что придает его картинам холодную тональность, столь широко принятую и в современной нам живописи, особенно французской».
В том же 1902 году в музее Прадо была развернута прекрасная экспозиция Эль Греко. В предисловии к каталогу помощник директора музея Сальвадор Виньегра — художник и знаток живописной техники — цитирует слова, когда-то сказанные Пачеко: «Он (Эль Греко) часто ретушировал свои картины, добиваясь резкого перепада цветов, оставляя тут и там вызывающе темные пятна, чтобы тем сильнее подчеркнуть свою дерзость». Нам остается лишь соотнести сказанное ранее об отдельном ощущении у Гонгоры со словами Пачеко о четких границах цвета у Эль Греко. Приведя указанную цитату, Виньегра добавляет: «Можно предположить, что и ретушь, и резкие мазки, и темные пятна нужны были не для того, чтобы скрыть недостатки техники, которую мы сегодня считаем великолепной, — скорее для того, чтобы ослабить реальность образов, продиктованную наивным чувством, и дать дорогу духовному началу, главенства которого он, вне всякого сомнения, и добивался в своих картинах. Столкновение противоречивых чувств художника, вероятно, и порождало те „погрешности и преувеличения“, которые мы находим у Эль Греко».
Есть у Кинтаны замечательные строки: «Лишь легкой спички бледное свеченье», — но мы прекрасно ориентируемся в пространстве. Вот вместе с поэтом мы спускаемся по ступеням. Тьма сгущается. В руке Кинтаны вспыхивает огонек — и мы видим мраморные надгробья, а дальше, в метании теней, угадываем еще и еще гробницы, утонувшие в полумраке. Мы — в пантеоне Эскориала.
Кто? Где? Когда? Кого и о чем молит он, днем ли, ночью ли, в закатных или предрассветных сумерках? Где звучат его шаги, куда он стремится, кто и что его влечет? На полотнах Эль Греко бросаются в глаза размытые — голубоватые, грязно-зеленые, желтоватые — пятна, которые сами по себе, вне связи с сюжетом производят в нас неизъяснимое волнение духа. Поэт уводит нас за пределы временной и социальной связи событий. Того же достигает и художник — с помощью цвета. Мы уже не связаны тем, что произошло или должно произойти. Нами владеет чувство чистое, первозданное, неземное.
А за те двенадцать лет — что же нового появилось в нашем восприятии? Обогатилось ли оно новыми оттенками, пусть едва заметными, пусть недоступными словесному выражению? Да, за это время перед нами раскрылся Эль Греко. Начиная с 1894 года мы стали вглядываться в верхнюю часть картины «Погребение графа де Оргаса» — а ведь раньше ее упорно не замечали. Видели нижнюю — групповой портрет двадцати пяти дворян, тело покойного графа и держащих его епископов. Тогда, в 94-м, художник-пейзажист Мартин Рико дерзнул заявить на страницах «Эль Либераль», что верхняя и нижняя часть картины взаимосвязаны.
Откуда доносится собачий лай? Чей слух тревожит? И где сейчас тот, кто слышит его, — мечется ли в жару на постели темной ночью, или склонился над клочком бумаги, набрасывая строки стихов? За двенадцать лет образ наших чувств переменился. Что-то осталось позади и позабыто, а что-то забрезжило перед нами вдали, на горизонте… Но уловить и воплотить эти легкие дуновения чувств — трудная задача. Понятно одно: уже существует чувство ради чувства и цвет ради цвета. И это — несомненное завоевание. Вот что писал в 1907 году Антонио Мачадо: