Из древнего Толедо, над утесами и пустошами, через Францию, Швейцарию и Австрию мысль поэта стремится к прекрасному, незабвенному острову на Дунае. Там провел Гарсиласо лучшие дни своей жизни; там, гуляя с томиком стихов, он ощутил течение времени, подобное течению вод, и этим водам поверил он свои печали, чтобы, слившись с ними, они унеслись в безбрежное море. Как давно это было и какой сладкой печалью полнится душа, когда вспоминаешь об этом!
КЕВЕДО
Перевод Б. Дубина
Есть в том городке по имени Вильянуэва-де-лос-Инфантес каменная церковь, просторная, обнесенная колоннадой площадь, особняки с обегающими дворик галереями и гербом на воротах, улочки с навесами торговцев, огороды, сады, и все это — посреди безлюдной рыжей равнины, уходящей к самому горизонту. Как-то в 1621 году по одной из таких улиц въехал грузный дорожный экипаж. Город в те времена еще кипел шумом и суетой жизни, теперь же повсюду тишь, покой да ветшающие стены. Тогда двери и окна особняков были распахнуты настежь, теперь они — покоробленные, изъеденные деревяшки — круглый год заперты. В ту пору на площади бурлила толпа, у навесов то и дело мелькали крестьяне, ремесленники, приезжий люд со всей округи; нынешняя площадь с колоннами — попросту огромный пустырь, а на улицах уже никто не торгует. В тишине древесину буравит затаившийся шашель, стены мало-помалу выгорают, и видно, как вдали, на высоте, по кубово-синему небу, сухому небу этих каленых просторов плывут белые-белые облака…
Экипаж продвигался по улицам, позвякивая колокольчиками, клацая деревом и стеклом. На пороге окрестных домов показы вались люди, глянула из-под широкой застрехи какая-то старушка. Въехав на площадь, экипаж стал. Из него сошел господин в черной бархатной накидке. Слева на груди алел среди бархата крест святого Иакова. Господин носил круглые черепаховые очки. Волосы падали до плеч. Закрученные усы торчали кверху. При ходьбе — а он сделал несколько шагов — мужчина прихрамывал. Осанка его внушала столпившимся зевакам почтение. Один из местных дворян, шагнув сквозь любопытных, обнял гостя; по толпе прошелестело имя приезжего. После минутной беседы путник вернулся в карету. Во взгляде, в походке, в каждом его движении проступали печаль и усталость. Ему было около сорока, но по изнеможенному виду — все шестьдесят. Грузный экипаж развернулся и вскоре уже исчез вдали, среди бескрайней равнины, по дороге к Башне Хуана Аббата.
В кеведовых преисподних пестро и шумно толпятся канцеляристы, портные, судейские, доносчики, трактирщики, колдуньи… Чем трогают нас сегодня его вновь прочитанные страницы? Что внушают поздравительные стихи, плутовские куплеты, зацитированное послание к графу-герцогу? И заденут ли сердце нашего современника сочинения Кеведо — аскета, политика, моралиста? Перечитываешь его, а в уме словно борются давний, еще в отрочестве, в юности сложившийся образ — и внезапное, только что возникшее ощущение. Вспоминается человек взрывчатый, брызжущий талантом, плодовитейший мастер на все руки, неистощимый изобретатель, сатирик острый, глубокий и самобытный. Кое-что из этого чувствуешь и сегодня; но есть в нынешнем ощущении и гораздо больше — и куда меньше. Взрывчатостью, разнообразием, неиссякающим пылом Кеведо не устаешь поражаться и по сей день; но в созданных его воображением преисподних нам — как в 1820 году Марчене — хотелось бы видеть и других действующих лиц, другие типы, других приговоренных, а не одних лишь портных, кабатчиков и канцеляристов. Сегодня мы понимаем социальную сатиру иначе, нежели в XVII веке. Отвращение у нас вызывают фигуры и поступки иного масштаба. Исток и основа этого чувства — коренящаяся в самой глубине нашего существа прямая, задушевная, неисчерпаемая любовь к каждому человеку и толпам людей, согнутых, удушаемых и губимых непосильным трудом и нищетой. Посмотрите на окруженного нынешней жизнью, брошенного в громадный, лопающийся от роскоши и великолепия город бедняка, на его скрюченное тело, запавшие глаза, восковую кожу, торчащую из ворота заношенной куртки шею, всклокоченную бороду, сунутые в карманы штанов руки, надвинутую до бровей засаленную шляпу. Куда он шагает? Какую трагическую судьбу несет? Эти загадочные и болезненные типы наших современников как будто сошли с гравюр Стейнлейна. Взгляните на женщину с детьми посреди улицы, рядом с грудой нищенского скарба: глаза ее опухли от слез, а дети — совсем маленькие, синие от стужи — испуганно провожают взглядом задержавшегося на миг прохожего. Взгляните на крестьян в хибарах, на этих сумрачных и свирепых зверей: до чего — и как жутко — непохожи они на изнеженного жителя больших городов. Бросьте взгляд в недра шахт и фабрик, посмотрите на легионы мужчин и женщин — мучеников с утра до ночи и без исхода. И вглядитесь потом в тысячи искусных, эфирных, почти не ощутимых форм беззакония и угнетенья, ставших самой почвой нашей общественной жизни.