— Да, все зло в собственности. Напрасно искать иных решений этой так называемой вечной «проблемы». Если не изменить среду, человек не изменится. А среда — это жилье, пища, гигиена, одежда, отдых, труд, развлечения. Изменим среду, сделаем так, чтобы все это — труд и развлечения — было полноценным, приятным, шло от сердца, — и человек изменится. И если ныне — в этой гнусной среде — его страсти разрушительны, в иной, здоровой среде, они станут созидательными. Разговоры о «социальной проблеме» лишены смысла, ее не существует. Есть страдания для одних и наслаждения для других, так как есть среда, которая первым враждебна, а для вторых благоприятна. Эту среду поддерживает сила. А из силы происходит собственность, а из собственности — государство, армия, брак, мораль…
Асорин возражает:
— Среда, обеспечивающая благосостояние всем, предполагает равенство, но ведь равенство…
Юсте его перебивает:
— О да, говорят, что равенство всех невозможно, что не у всех-де одинаковый уровень культуры, не у всех одинаковая тонкость восприятия, эстетическая и эмоциональная…
На минуту умолкнув, учитель затем решительно говорит:
— Но это будет у всех, будет. Сто лет назад Жан Батист Ламарк в своей «Философии зоологии» приводил следующий пример: птица оказалась вынуждена бродить по мелководью, ее потомство делает то же самое, потомки ее потомков делают это все лучше… И таким путем, мало-помалу, на протяжении многих поколений, у этой птицы нарастают между пальцами тонкие пленки, затем они утолщаются, становятся прочными перепонками, которые позволяют ей, потомку существ летающих, свободно бродить по болотам… Так вот, воспользуемся этим примером. Помести самого грубого, самого неотесанного, самого неинтеллектуального человека в гигиеничное, комфортабельное жилище, давай ему хорошее питание, одевай красиво, устрой так, чтобы труд его был необременительным, развлечения здоровыми… И уверяю тебя, через три, восемь, двенадцать или сколько там поколений потомок этого грубого рабочего будет прекрасным экземпляром человека образованного, утонченного, сердечного, интеллектуального.
Асорин замечает:
— Но это же трансформизм.
И Юсте соглашается:
— Да, трансформизм, и он учит: чтобы достичь идентичности, физиологического и психологического равенства, необходимого для абсолютного равенства перед лицом Природы, надо создать идентичную среду. Вот почему я только что сказал, что тут проблемы не существует. Да, не существует, с тех пор как Ламарк, Дарвин и прочие современные натуралисты доказали, что человек — продукт среды и сама среда. И если создать новый человеческий тип невозможно, не изменив его как продукт и не изменив саму среду, стало быть, необходимо радикально уничтожить то, что образует нынешнюю среду и ее продукт.
В вечерней тишине голос учителя страстно вибрирует. Сегодня утром Юсте получил некий журнал. В журнале том напечатана статейка, состряпанная его старым товарищем, взобравшимся ныне на высокий политический пост. И в этой статейке, являющей собою как бы хронику, в которой дефилируют все друзья их обоих, старые их товарищи, Юсте обнаружил, что его имя пропущено — по злобе, из зависти…
Учитель негодующе продолжает:
— Против этой махины нет иного средства, кроме силы. Наши предки тысячелетиями употребляли силу, чтобы создать учреждения, которые ныне стали источником страданий; мы же применим силу, чтобы создать иной общественный строй, который будет источником радостей.
Юсте думает о своем легкомысленном бывшем друге и его легковесных рассуждениях.
— Уж и не знаю, как называется то, чего я требую, на языке профессиональных политиканов, — прибавляет он, — но ясно вижу, что применение силы неизбежно, и с грустью отмечаю, сколько горькой, душераздирающей иронии в праздной болтовне о решении так называемой «проблемы», между тем как рабочий изнемогает на рудниках и заводах.
Из головы у Юсте не выходит болтовня его друга-политикана о гуманности. И он продолжает:
— Законы о несчастных случаях на работе, об охране детей, о суде присяжных, о минимальном жаловании… я считаю их все абсурдными и циничными. Тот, кто издает закон, полагает, будто на его стороне истина и справедливость, но могут ли тираны быть обладателями истины и справедливости? Закон закрепляет некое пожалование, а как можем мы терпеть, чтобы нам милостиво жаловали ничтожнейшую часть того, что у нас незаконно удержали? Пусть сколько угодно толкуют о «социальной проблеме», пусть ссылаются на социологов, экономистов, философов… Мне незачем ссылаться на кого-то, чтобы знать, что у земли нет хозяина и что монарх, министр или крупный промышленник имеют не больше прав, чем я, трудящийся, наслаждаться красотами искусства и природы. Труд — говорят экономисты — источник собственности, дом, дескать, принадлежит мне, потому что я строю его своим трудом или на свои деньги, представляющие мой труд. А кто научил этого собственника, спрошу я, добывать известняк в каменоломне? И кто изобрел огонь, на котором надо обжечь этот известняк, и правила, по которым надо воздвигать стены, и различные ремесла, без которых не завершишь строительство дома? По истинной справедливости, хорошенько все продумав и прочувствовав сердцем, тщеславный владелец дома должен бы вписать его в перечень собственности того первого дикаря, который добыл огонь трением одной палочки об другую. Когда я вожу пером, чтобы написать страницу, могу ли я уверять, что страница эта принадлежит мне, а не тем многим поколениям, которые изобрели алфавит, грамматику, риторику, диалектику?