И взгляд почтенного Юсте устремился на лежащий вдали город, который растворялся в сумеречной полутьме под разноголосый колокольный перезвон.
Сперва идет небольшая комната, за нею комнатка еще меньше, это спальня. Стены ее сияют белизной, той снежною белизной, которую так любят левантинцы; у одной стены большой стол орехового дерева, рядом с ним маленький столик, заваленный книгами, бумагами, тетрадями, рисунками, географическими картами. На стенах фотографии картин из музея Прадо — «Маркиза де Леганес» Ван Дейка, Гойя, Веласкес, рисунок Виллета, изображающий труппу бродячих актеров, которые идут по равнине в ветреный день, а вдали виднеется верхушка Эйфелевой башни; две большие немецкие гравюры XVIII века со святыми в экстазе и эстамп испанского художника XVII века под названием «Tabula regnum caelorum»[11], где показан мир с его пороками и грехами и пути к совершенству с идущими по ним избранными, в верхней же части — окруженная высокими стенами райская обитель со всеми чинами ангельскими и тремя почтенными особами Святейшей Троицы, которые в окружении своего двора удобно восседают на облаках. Еще стоят в комнате черные стулья с плетеными сиденьями и кресло-качалка того же гарнитура. Пол из мелких плиток, квадратных и треугольных, выложен мозаикой красного, черного и желтого цветов.
Здесь Асорин предается глубоким, трансцендентальным размышлениям, читает классиков и современных писателей, отечественных и иностранных. Недалеко от его комнаты библиотека — это большое помещение прямо под низкой, покатой крышей с грубыми, неровными, узловатыми балками. Стены почти полностью закрыты полками, на которых мудро почивают мудрые, ученые книги — огромные, старинные, с желтыми пергаментными страницами, глядящие отечески самодовольно, и рядом с ними, а то и непочтительно втискиваясь между ними, другие, небольшого формата, в желтых и красных обложках, похожие на сильных, дерзких юнцов, посмеивающихся над всеведущей старостью. Между этажерками стоят большие сундуки из белого соснового дерева — в них хранятся семейные запасы постельного белья, — а на сундуках банки, горшки, кувшины, миски, тарелки с цукатами и мармеладом — видимо, самым удобным местом для сушки этих изделий сочли библиотеку, согласно указанию славного Горация, советующего сочетать «приятное с полезным».
Асорин то и дело ходит из своей комнаты в библиотеку и обратно. И это занятие вполне достойное. Асорин читает в живописном беспорядке романы, книги по социологии, политике, истории, театру, книги о путешествиях, а также стихи. И это вдвойне похвально. Твердого критерия у него нет, ему нравится все, он интересуется всем. Ум у него жадный, пытливый, и в уединении провинциальной жизни чтение составляет его страсть, а единственное его общество — учитель. Юсте незаметно формирует этот ум по образцу своего. По сути оба они, без сомнения, люди передовые, прогрессивные, радикально настроенные, но в обоих чувствуется какое-то беспокойство, неудовлетворенность, тайный протест против застывших идей, что ставит в тупик собеседников и вызывает раздражение у поверхностного наблюдателя, досадующего, что он не может определить, не может «ухватить» эти оттенки, эти взлеты, эти внезапные броски мысли, которые ему, человеку цельному, человеку серьезному, несвойственны и непонятны, — раздражение ребенка, который, не понимая скрытого в игрушке механизма, ломает ее.
Посему неудивительно, что почтенные соседи усмехаются — но слегка, ведь они люди воспитанные, — когда какой-нибудь чужак заговаривает об учителе; и также вполне естественно и понятно, что добрые богомольные женщины — эти женщины с бледными лицами, одетые в черное и помнящие, как ты родился, — глядя на Асорина, тихо вздыхают и качают головою, сокрушенно сложив руки с переплетенными пальцами.
Но Асорина эти вздохи не слишком-то беспокоят, и он продолжает беседовать с учителем и читать толстые и тонкие книги.
Теперь Асорин читает Монтеня. Этот человек, который был отшельником и чудаком, как он сам, приводит его в восторг. У Монтеня есть пассажи, будто вчера написанные; очерк о Раймунде Сабундском — образец наблюдательности и тонкости. И потом это постоянное выпячивание своего «я», своих любовных увлечений, своих вкусов, своей манеры пить вино — «добрый глоток после обеда», — своего чтения, своей почечно-каменной болезни… Все это, составляющее личность «нелитературную», но живую, жестикулирующую, непоследовательную, зыбко очерченную, да, все это — восхитительно.
Время от времени Асорин думает о себе самом. Монтень был человеком странным, но он все же стал мэром Бордо; ныне, если ты чуть-чуть оригинален, не бывать тебе даже членом городского совета Еклы. Дело в том, что оригинальность, то есть самое высокое в жизни, самое яркое проявление жизни, это нечто непростительное в глазах черни, которая относится с опаской и недоверием — и правильно делает! — ко всему, что ускользает от ее предвидения, ко всему, что отклоняется от прямой линии, ко всему, что может породить в жизни новые ситуации, перед которыми она, чернь, окажется безоружной, беспомощной, посрамленной. Можно ли вообразить Пио Бароху алькальдом в Мостолесе? Сильверио Ланса — один из самых оригинальных характеров нашей эпохи — пытался стать алькальдом Хетафе. Но подписать его назначение было бы безумием!