Усмехнувшись с глубочайшей иронией, учитель прибавляет:
— Чего уж больше! В Тренто собрался многолюдный конгресс — тридцать шесть епископов и пятьдесят делегатов от еще стольких же епископов — и на конгрессе этом только разговору было, что о Диане. А Таксиль? Таксиль с олимпийским спокойствием взирал на спектакль, устроенный этими глупцами, как Наполеон на сражение. И в день 19 апреля 1897 года он соизволил оповестить весь мир, что Диана Воган прибудет в Париж и появится в зале Географического общества. И когда настал этот миг, великий Лео поднялся на трибуну и торжественно провозгласил, что Дианы Воган не существует и что Диана Воган — это он сам, Лео Таксиль…
Юсте, на минуту умолкнув, достает свою табакерку.
— Ренан говорил, — продолжает он, — что ни в чем не отражена с таким совершенством идея бесконечности, как в людской доверчивости. И это верно, очень верно. Погляди на Испанию: Сентябрьская революция — величайшая глупость, какой не совершали уже много лет; от нее-то и пошло все нынешнее легкомыслие, она стала чем-то вроде белены, под действием которой народ поверил в силу и правдивость всех этих распрекрасных прогрессивных речей.
Долгая пауза. Взгляд учителя инстинктивно задерживается на одном из длинных рядов книг. И Юсте восклицает:
— Вот почему я ненавижу Кампоамора! Кампоамор, в моих глазах, это астматический господин, который читает роман Гальдоса и похваливает Сентябрьскую революцию. Ибо Кампоамор воплощает целую эпоху, весь цикл нашей Славной с ее вопиющей ложью о демократии, с ее велеречивыми и продажными политиками, с ее пустыми, болтливыми журналистами, с ее ужасающими драматургами, с ее фальшивящими поэтами, с ее безвкусно театральными художниками… И сам он, с его пошлостью, полным отсутствием благородных порывов и трепета идеализма, — некий живучий символ целой эпохи пошлости и безвкусицы в истории Испании.
Юсте снова умолк. Наступал вечер, а вместе с вечером нисходили умиротворительные сумерки, и учитель заключил так:
— В конце-то концов среда — это человек. И наш легкомысленный и изменчивый депутат — как все депутаты, продукт малодушного, серого окружения. Я смотрю на депутатов, членов городских советов, секретарей, губернаторов, министров как энтомолог, изучающий интересную коллекцию. Только его насекомые насажены на соответствующие булавки. А эти не насажены.
Тем временем Асорин думает, что милый учитель с его вспышками гнева, улыбками и иронией, человек чистосердечный и благородный, заслуживающий — подобно Алонсо Кихано Доброму — восхищения, смеха и жалости одновременно.
В это утро Асорин разъярен. При всей своей флегматичности и пассивности Асорин бесспорно питает к Хустине страсть, которую мы могли бы назвать неистовой. И вот нынче, в первом часу дня, после утренней обедни, пришла Илуминада, и от нее влюбленный юноша узнал прискорбную и горестную новость. Илуминада, близкая подруга и соседка Хустины — девушка умная, живая, властная, решительная. Говорит она уверенно, и все ее молодое, крепкое тело прямо-таки излучает энергию всякий раз, когда она берется за какое-то дело. Илуминада — характерный экземпляр стихийной свободной воли, ее замечания безапелляционны, ее желания — приказы. Как это прекрасно, сколько красоты в таком вольном развитии личности в наши времена, когда личностей не встретишь; поэтому Асорин испытывает особое удовольствие от бесед с Илуминадой (скажем это потихоньку, чтобы не дошло до слуха Хустины), и ему приятно смотреть на ее лицо, на ее статную фигуру, твердую, решительную походку и наблюдать, как по ее лицу пробегают выражения живой симпатии, мимолетных капризов, презрения, бурной, беспощадной ненависти.
Любит ли Асорин Хустину по-настоящему? Тут можно ответить утвердительно, но любовь эта какая-то рассудочная, некое смутное, непонятное чувство, то приходящее, то исчезающее влечение. И теперь, когда решение священника Пуче воспрепятствовать его любви обнаружилось со всей определенностью, Асорин при этой помехе — что по законам психологии любви вполне естественно — ощутил бурный прилив страсти.
Итак, печальные вести, принесенные прелестной Илуминадой, сперва ошеломили его, затем привели в ярость — это тоже хорошо известно психологам. И первой мыслью было, что учитель прав — да, изменить нынешнее состояние общества можно только силой, иного средства, кроме силы, нет.