И учитель минуту помолчал с грустным видом, говорившим о тайном желании быть водомеркой, древоточцем, мелитофилом.
— Особенно восхищают меня мелитофилы, — продолжал он. — Они вроде сомнамбул, ведут ночную жизнь, подобно тем чудакам, что встают вечером, так как поняли, что все нормальное безобразно, и вослед великому поэту Бодлеру полюбили искусственное… Один натуралист рассказывает про них, что они «выходят из своих убежищ, дабы под покровом темноты летать по цветам, травам и ароматическим кустам и кормиться в обществе непоседливых бабочек, проворных мушек и прилежных пчел». Может ли быть более блаженное, более великолепное существование? Этот натуралист добавляет, что мелитофилы «умеют ценить тонкое наслаждение, доставляемое зелеными листьями, гнилыми грибами и субстанциями, прошедшими через тело млекопитающих, кормящихся растениями»… Тонкое наслаждение! Тихие летние ночи рядом с красавицей бабочкой или симпатичной пчелкой! А я-то считаю себя счастливым, потому что читал Ренана и видел картины Эль Греко и слышал музыку Россини!.. Нет, нет, земля не принадлежит нам, жалким людям, у которых лишь пара глаз, когда у насекомых их уйма, нам, несчастным людишкам, у которых всего пять чувств, когда в природе есть столько всякого, о чем мы даже не догадываемся…
Юсте, видимо, и впрямь счел себя стоящим ниже какой-либо водомерки, беззаботно бегающей по воде. И в эти мягкие летние сумерки, когда начинают мерцать звезды и мощным, сладкоголосым хором поют кузнечики, учитель и Асорин возвращаются в город молча, возможно, даже с некоторой обидой, как бы чувствуя себя униженными рядом с надменным счастьем такого множества мелких тварей.
Монахини стоят в дверях, в руках у них горящие свечи, лица закрыты покрывалами. И когда Хустина подходит к ним, молча, потупив голову и с легкой грустью на лице, монахини запевают длинный гимн:
Закончив гимн, они чинной вереницей идут вместе с Хустиной на хоры. Там ее ждет священник. Монахини располагаются вдоль скамей, на середину выходят версикулярии и начинают: «Ога pro еа sancta Dei genitrix»[22]. Хор отвечает: «Ut digna efficiatur provisionibus Christi»[23] Хустина опускается на колени на черное сукно в центре хоров. Священник произносит следующую молитву: «Oremus, Deus, qui excellentissimae Virginis et matris Mariae, titulo humilem ordinem tibi electum singulariter decorasti»[24] Затем, обращаясь к Хустине, мягко спрашивает:
— Дочь моя, чего ты ищешь, входя в сей священный дом?
Хустина отвечает:
— Милосердие господне, бедность ордена, общество сестер.
Священник кратко говорит ей о строгости их устава и прибавляет:
— Дочь моя, желаешь ли ты стать монахиней по собственной воле и приходишь ли ты в дом сей с намерением остаться в ордене?
Хустина отвечает:
— Да.
Священник опять спрашивает:
— Желаешь ли ты соблюдать обет послушания, целомудрия и бедности только из любви к богу?
Хустина опять отвечает:
— Да, в надежде на милость божию и молитвы сестер.
Тогда священник бормочет:
— Deus, qui te incipit in nobis, ipse te perpiciat. Per Christum Dominum nostrum[25].
Монахини хором отвечают: Amen. Тогда Хустина встает, и монахини начинают раздевать ее, читая молитву: «Exuat te Dominus veterem hominem cum actibus suis»[26]. И, когда мирские одежды с нее сняты, надевают на нее рясу, накидывают покрывало; ноги обувают в альпаргаты, в руку дают зажженную свечу. В таком виде Хустина снова преклоняет колени на черном сукне. Священник произносит:
21
24
Помолимся тебе, Господи, который именем Святой Девы и матери Марии смиренный орден, для служения тебе избранный, столь дивно украсил (
25
Господь, приведший тебя к нам, да приведет тебя сам к совершенству. Ради Христа господа нашего (