На улице Де-Лос-Эстудиос красуется подвешенная к стенам домов белая некрашеная сосновая мебель; вдоль тротуара все так же тянутся лотки с лентами, салфетками, мылом, книгами. Проходят тряпичники, служанки, господа, чуло, носильщики. А когда минуешь улицу Дель-Куэрво с ее суконными и обувными лавками, ты уже на Кабесера-Дель-Растро. Толчея несусветная, пестрая мешанина бородатых и женских лиц, черных плащей, красных косынок, зеленых платков; снуют взад и вперед спешащие куда-то люди, во весь голос орущие торговцы, скрипучие повозки. На одном углу стоят в кружок женщины, склонясь над лотком, — звенят деньги, продавец зазывает: «Гребни по пятнадцать сентимо и по реалу!» И бродит в толпе парень с огромным зеркалом, отбрасывающим слепящие блики.
Толпа в неустанном движении — торговка свистками несет длинный шест, на который они навешаны, и пронзительно свистит; продавец кружек ударяет их одна о другую, чтоб звенели; в лавках стучат с металлическим отзвуком гири по мрамору. И время от времени доносится возглас возчика или парня, несущего мебель: «Эй, дорогу! Посторонись!»
Затем вы проходите среди лотков зеленщиц мимо улицы Де-Ла-Руда и оказываетесь в Кожевенном ряду. Между двумя рядами белых навесов море черных голов. В дальнем конце нагромождение красных кровель, труба, извергающая густой дым, серая, местами зеленая равнина, уходящая вдаль, окаймленная длинной, тонкой голубой полоской… Прохаживаясь по середине улицы, кричат продавцы, их товар — мыло, чернила, бумага, иголки, мышеловки, ложки, галстуки, пояса, игральные карты, кокосовые орехи, косынки, апельсины. И, сидя перед двумя расстеленными на земле листами курительной бумаги, какой-то человек весело выкрикивает: «Жертвуйте, сеньоры, не скупитесь!»
Мягко колышутся развешанные ткани, блестят на солнце большие круглые золоченые жаровни, белыми и синими пятнами выделяются тарелки и кастрюли, позванивает в колокольчик старьевщик, мальчик с двумя толстыми книгами кричит: «Продаю роман „Жена — мученица“!», поют канарейки в нагроможденных одна на другую клетках, доносится издалека отчаянный визг свиней на бойне. И труба, темнея на фоне ламанчской равнины, бесшумно выбрасывает в голубое небо черный дым.
Слева от «Грандиосас Америкас» идет улочка с лотками, на которых набросано отвратительное старье: кофейники, набрюшники, книги, дверные петли, пистолеты, пояса, дорожные сумки, очки, шила, чернильницы… — все старое, ломаное, рваное. Возле входа в Школу искусств и ремесел кучка людей окружила рулетку. Крупье — классический мошенник с зычным голосом и густыми усами, короткие рукава куртки открывают мощные запястья рук. Он то и дело запускает раскрашенный деревянный круг и выкрикивает: «Делайте вашу ставку, сеньоры! Ставьте на что хотите и сколько хотите! Игра идет на 5, 10, 15, 20 сентимо и по реалу!» Слышно, как постепенно затихает постукиванье шарика. Раздается выкрик: «Номер тринадцатый, белый!» И звенят монеты.
Затем вы пересекаете кольцевую дорогу Толедо и оказываетесь в самой убогой части Растро. Это базар для бедняков — лотки из поломанных досок и драного холста расположились на узких, грязных улицах, выставляя на продажу совершенную дребедень.
Здесь, на задворках Растро, есть лавчонка со старыми книгами, сюда по воскресеньям приходит Асорин посидеть, порыться в истрепанных томиках. Входят и выходят бедные причетники, старики в длинных плащах, крестьяне. Они ворошат книги, спрашивают, торгуются. Букинист расхваливает свой товар: «…продается каждая отдельно по две песеты, а „Отчаяние“ Эспронседы кончилось…» Приходит девушка, желающая продать какой-то роман, старуха спрашивает о другом книготорговце, который покончил с собой; мимо проходит парень с пачкой оконных стекол на плече, звучит астматическая музыка аккордеона.
И утомленного Асорина охватывает смутная печаль на этом огромном, шумном кладбище вещей — которые были когда-то предметом минувших желаний, минувших тревог, минувших вожделений.
И вот этот самый Энрике Олаис расхаживает сейчас по своему кабинету небольшими шагами — кабинет у него тоже невелик. Несмотря на молодость Олаис плешив. У него рыжая, заостренная бородка, взгляд умный, испытующий, а в выражении лица есть что-то загадочное, непроницаемое, и потому плешь и бородка придают ему вид несколько необычный, вид человека осторожного и себе на уме, чем-то напоминающего торговца с картины Маринуса, или средневекового ювелира, или толедского еврея, который, запершись в своей хибарке, занимается тайным ремеслом превращения металлов в золото.