– Я не знаю почему, Манес, но я так же охотно отправилась бы на север, как и в Аркадию, только вместе. Мне кажется, что повсюду, куда бы мы с тобой ни отправились, всюду для меня была бы Аркадия.
При этих словах девушки, Манес покраснел. Его руки задрожали как всегда, когда он сильно волновался. Сначала он не мог ничего сказать и только после некоторого молчания произнес:
– Но, конечно, Кора, ты предпочла бы отправиться в Аркадию к своим, я охотно буду сопровождать тебя и сделаюсь пастухом, и мне кажется, что повсюду, куда я ни сопровождал бы тебя, я найду родину и свое царство.
Тут он замолчал и еще больше покраснел.
С улицы донесся шум проходившей мимо толпы вакханок. Факелы сверкали. Слышалось веселое пение и громкие восклицания, а наверху юноша и девушка в смущении стояли друг против друга. Ни один не осмеливался первым протянуть руку, ни сатир, ни вакханка не могли поднять глаза.
– Они любят друг друга, – сказал Перикл Аспазии, – они любят друг друга, но, как кажется, необыкновенной любовью. Они любят душами, говорят только о жертвах, которые готовы принести друг другу.
– Да, – сказала Аспазия, – они любят друг друга такой любовью, которую могли придумать только Манес и Кора. Любовь заставила их потерять веселость, они бледны и печальны и, хотя знают, что любят и любимы, но не наслаждаются своей взаимной любовью, так как не осмеливаются даже протянуть друг другу руку, не решаются поцеловать друг друга.
– Это смущенная, самоотверженная, готовая на жертвы любовь, – сказал Перикл. – И может быть, этот род любви вознаграждает своей чудной соразмерностью то, чего в ней не достает в отношении наслаждения. К ним не относится то, что ты говорила о любви, относительно покорности слепому ходу вещей.
– Эта печальная любовь – болезнь! – с волнением вскричала Аспазия. Горе тому, кто ее изобрел. Не из южного моря, а из адского Стикса вышла эта новая, украшенная белыми розами, бледная Афродита. Эта любовь так же печальна, как война, чума и голод. Я видела этот род любви в свите Танатоса и это было то, что более всего не понравилось мне среди всех элевсинских выдумок.
После этого разговора Аспазия и Перикл подошли к молодым людям, и Аспазия увела молодую девушку к себе в дом.
Вечером, в этот же самый день, в доме Перикла собралось небольшое общество. В числе гостей был Каллимах с Филандрой и Пазикомбсой.
На этот раз гости собрались не в обыкновенной столовой дома, а в открытом и обширном перистиле, при свете чудной весенней ночи.
Перикл по обыкновению рано удалился, вдруг явился юный Алкивиад с друзьями. Он с шумом ворвался в двери вместе со своими спутниками и занял место среди ранее собравшихся.
При его появлении, Кора с испугом убежала во внутренние комнаты дома. Когда Алкивиад заметил это, он решился не отходить от прелестной Зимайты, но последняя гордо оттолкнула его. Она презирала его с той минуты, как он унизился и в любовном безумии преследовал аркадскую девушку. Остальные девушки также обошлись с ним сурово.
Долго он старался примириться с разгневанными, но напрасно.
– Как! – вскричал он, наконец. – Кора убежала, Зимайта поворачивается ко мне спиной, вся школа Аспазии глядит на меня сердито и хмурит лоб, как старый Анаксагор, хорошо же! Если вы все меня отталкиваете, то я обращусь к прелестной Гиппарете, очаровательной дочери Гиппоникоса.
– Сколько угодно, – сказала Зимайта.
– Я это сделаю! – вскричал Алкивиад. – Ты напрасно бросаешь мне вызов, Зимайта, Алкивиад не позволит с собой шутить. Завтра, рано утром, я отправляюсь к Гиппоникосу и буду просить руки его дочери. Я женюсь, сделаюсь добродетельным, откажусь от всех безумных удовольствий и употреблю время на то, чтобы покорить Сицилию и заставить афинян плясать под мою дудку.
– Гиппоникос не отдаст тебе своей дочери! – вскричал юный Каллиас. Он считает тебя великим негодяем.
Остальные товарищи, смеясь, присоединились к этому мнению, говоря, что Гиппоникос не отдаст Алкивиаду своей дочери, считая его слишком большим негодяем.
– Гиппоникос отдаст за меня свою дочь! – вскричал Алкивиад. – Отдаст, даже если я перед этим дам ему пощечину – хотите держать со мной пари? Я дам Гиппоникосу пощечину и вслед за тем буду просить руки его дочери! И он отдаст!
– Ты хвастун! – кричали друзья.
– Держите пари, – возразил Алкивиад, – тысячу драхм, если согласны.
– Идет! – вскричали Каллиас и Демос.
Алкивиад протянул товарищам руку, пари состоялось на тысячу драхм.
– Отчего мне не сделаться добродетельным, – продолжал Алкивиад, когда вокруг меня я вижу так много печальных предзнаменований. Недостаточно того, что Кора убежала, Зимайта отказывается говорить, Теодота сошла с ума, я еще должен был перенести и измену моего старейшего и лучшего друга, который женился.
– О ком ты говоришь? – спросили некоторые из присутствующих.
– О ком же, как не о Сократе, – сказал Алкивиад.
– Как! Сократ женился? – спросила Аспазия.
– Да, – отвечал Алкивиад, – он втихомолку взял себе на днях жену, и теперь его нигде не видно.
– Как это случилось? – продолжала Аспазия. – Я ничего не слышала об этом.
– Недели две тому назад, – сказал Алкивиад, – я стоял в одной из уединенных улиц, разговаривая с приятелем, с которым случайно встретился. Вдруг отворилась украшенная цветами дверь дома и из него показалась процессия музыкантов и певцов с факелами в руках и венками на головах. За шествием следовала невеста под покрывалом, шедшая между женихом и посаженным отцом невесты. Все трое сели в стоявший перед домом запряженный мулами экипаж. Затем вышла мать невесты с факелом, которым она зажигает огонь в очаге молодых, за ней следовали остальные гости. Экипаж тронулся и направился по улице к дому жениха, сопровождаемый музыкой и пением, веселыми криками и прыжками. Жених был никто другой, как Сократ, друг Аспазии, а посаженный отец его невесты – ненавистник женщин, Эврипид.
– А невеста? – спросили несколько человек.
– Она – дочь простого человека, – отвечал Алкивиад, – но сейчас же забрала бразды домашнего правления в железные руки. Она умеет прекрасно вести хозяйство на полученное Сократом от отца наследство.
– Сократ женат! Бедный мудрец, он искал истину и нашел женщину. Повторяю вам, всюду творятся чудеса. Старый мир, кажется, хочет разрушиться: Сократ женился, Теодота сошла с ума, прибавьте к этому, что в Эгине и в Элевсине, как говорят, произошло несколько случаев чумы, которая уже давно свирепствует на египетском берегу. Сегодня на Агоре заметили подозрительную маску сатира, под которой, как говорят, скрывался Танатос или чума, или что-нибудь еще ужаснее. Соедините все это вместе и вы убедитесь, что городу афинян угрожает скука. Если я женюсь на дочери Гиппоникоса, то эллинское небо сделается серо-пепельного цвета. Но сегодня будем веселиться, клянусь Эротом с громовой стрелой! Бросьте ваши глупости, девушки! Начнем веселую войну против власти скуки, которая может победить нас! Будем смеяться над всеми предзнаменованиями и чудесами. Если веселье исчезнет во всей Элладе, то пусть его найдут в этом кругу! Не прав ли я, Аспазия?
– Ты прав, – сказала Аспазия. – В борьбе против скуки мы все твои союзники.
Аспазия приказала подать новые кубки, которые гости быстро осушили и снова наполнили. Возбужденные духом Диониса веселые шутки, смех и пение раздались на перистиле.
Наступила полночь.
Вдруг внутренняя дверь в перистиле отворилась и из нее медленно, как привидение, с закрытыми глазами, появился Манес – Манес-лунатик.
Он не принимал участия в пиршестве и потихоньку ушел к себе. Теперь же странная болезнь подняла его со спального ложа.
При виде бродящего с закрытыми глазами Манеса, громкая веселость гостей смолкла. Все с ужасом, молча, глядели на призрачного посетителя…
Перейдя через перистиль, он направился к лестнице, которая вела наверх, на плоскую крышу дома. Он поднялся по этой лестнице твердыми шагами и исчез из глаз гостей.
Когда прошел первый испуг, большинство присутствующих решилось следовать за ним.
– Так наказывает Дионис тех, кто противится его веселому кругу! вскричала Аспазия. – Пойдемте за этим ненавистником богов, мы разбудим его и силой заставим принять участие в нашем пиршестве.