— Я вам балаганный фигляр, что ли? Мне со старшим тамошним сейчас договариваться, вот камушек в ботинок заранее и подложил.
— А ты как вообще с ним столковался?
Я ничего выдумывать не стал и пожал плечами.
— Это всё Лука. Лука у нас голова!
Парни переглянулись и отстали. Я поначалу ещё косился на них будто невзначай, а потом и думать забыл, поскольку считать ворон на оживлённой улице совершенно точно не стоило. Не хромоножке вроде меня — так уж точно. Если просто на прохожего наткнусь, не успев дорогу уступить, это ещё полбеды, но могу ведь и под колёса лихача-извозчика угодить. Или верховой стопчет, что ничуть не лучше.
А ещё — третий ухарь. Несмотря ни на что его опасался больше всего.
Когда слева потянулась высоченная каменная ограда монастырского квартала, а впереди выросла тёмная громада церкви Серых святых, и вовсе нервишки пошаливать начали. Здесь до клуба «Под сенью огнедрева» рукой подать, как бы на старых знакомых не нарваться. Понятно, что помощнику квартального надзирателя на чужой земле делать нечего, но раз в год и палка стреляет. Опять же тутошние побирушки — те ещё злобные твари, да и в наблюдательности им не откажешь. Могут и припомнить, даром что сегодня без короба и совсем в другой одёжке в их владения заявился. А припомнят — донесут.
Кучковалась эта публика преимущественно на монастырской стороне улицы, и я усиленно воротил от них нос, делая вид, будто разглядываю лавки на первых этажах домов напротив.
— Новое поступление заморских товаров! — крикнул мне мальчишка-зазывала. — Специи, пряности, табак! Кофе и лучший в городе чай!
Чудак! Ну какой мне ещё чай? Особенно лучший в городе? У меня и на разбодяженный сушёной морковкой денег нет.
На паперти церкви Серых святых было не протолкнуться от нищих, и туда я не пошёл, вместо этого свернул к монастырским воротам, но не тут-то было.
— Куда прёшь⁈ — заступил на дорогу один из собиравших пожертвования монашков и вдруг как-то очень уж жёстко взял под локоток. — Ну-ка, стой!
— В госпиталь мне! — пояснил я и попытался высвободить руку, но безуспешно.
А вырываться силой не рискнул. Пусть парень и был не шибко широк в плечах, зато его серую рясу опоясывал красный шнур. Адепт!
— Зачем ещё? — потребовал объяснений монашек, лицо которого аж перекосило, словно от меня разило нечистотами. Уголки узких бледных губ опустились в презрительной гримасе, надменное лицо заострилось, и чуть загнутый вниз длинный нос явственно напомнил птичий клюв.
— Ногу зашиб, — сказал я и добавил: — А знахарка сюда идти велела.
— Покажи!
Меня так и подмывало ударом кулака свернуть длинный тонкий нос набок, но за такое и на рудники сослать могли, так что проявил благоразумие и задрал штанину. Думал, надоеда заставит обнажить ногу до колена, но тому хватило одного лишь взгляда на спустившуюся к щиколотке черноту.
— Шагай! — указал монашек на калитку у ворот и сам потащился следом.
Я так и чувствовал, как буравит меж лопаток спину его напряжённый взгляд. А вот монахи на входе нас будто не заметили, им даже пояснять ничего не пришлось.
— Прямо! — скомандовал адепт, когда в просторном внутреннем дворе я завертел головой по сторонам.
Прямо — это не в госпиталь. Госпиталь — мрачноватое, как и все здесь, длинное трёхэтажное здание в левом углу. По соседству с ним располагались странноприимный дом, столовая, какие-то казематы и проход к монастырской обители. По правую руку остались церковь и хозяйственные постройки.
Я замедлил шаг и указал на госпиталь, толчком в спину меня отправили дальше.
— Шагай!
Стоило бы возмутиться и потребовать объяснений, но нами как раз заинтересовался пожилой монах, пояс которого был сплетён из красного и оранжевого шнуров. Острый взгляд уколол почище спицы, я аж оступился. Но не упал, лишь втянул голову в плечи и захромал в указанном направлении.
Нисколько не удивился даже, когда нашей целью оказались казематы. Взмок от страха и пожалел, что вообще сюда явился, — это да, а вот удивления не было ни на грош. В голове так и билось:
«Взял чужое — жди беды! Взял чужое — жди беды! Взял чужое — жди беды!»
Я — взял, вот и влип. Вляпался даже! Зря Рыжулю послушал!
Отчасти успокоился я лишь после того, как мы миновали уходившую в подземелье лестницу и остановились на пороге то ли небольшой комнатушки, то ли просторной кельи. Сидевший за придвинутым к окну столом высокий худощавый мужчина что-то писал; подпоясан он был самым обычным серым шнуром, а вот ряса оказалась чёрной.
Неужто целитель какой?
Монах отложил перо и обратил к нам своё мягкое бесстрастное лицо.