— Идём!
Я даже порадовался, что пришёл в монастырь сильно заранее. Пусть не выспался, зато за опоздание не взгрели. А взгрели бы непременно. С монашка сталось бы целителю нажаловаться, а брат Светлый — дядька серьёзный, не преминул бы урок преподнести.
Но в любом случае вот так сразу в церковь попасть не получилось. То ли у брата Тихого случилась в жизни чёрная полоса, то ли монашка решили поучить уму-разуму, но отвечавший за служек дьячок строго отчитал его и велел вести меня в купальни.
— Ты б ещё опаршивевшего побирушку привёл! — возмутился он. — Живо давай! И возвращайся за свечами следить! Обратную дорогу он и сам отыщет!
Брат Тихий аж с лица спал, но протестовать не осмелился, с рук на руки сдал меня управителю местных купален и убежал. А я получил в своё распоряжение бадью тёплой воды, кусок мыла, мочалку и полотенце, поэтому никуда торопиться не стал. Вымылся сам, на два раза вымыл волосы. Вроде не так давно в речке купался, а вода чёрной стала, будто трубочист или углежог после смены сполоснулся.
— Экое ты, право слово, чучело! — покачал головой управитель купален, когда я вытерся. После вздохнул и кликнул послушника. — Постриги-ка мальца! — указал он тому на меня. — Не всё же братьев уродовать!
Я запротестовал, но куда там! Монах наотрез отказался допускать в церковь такое вот лохматое чудовище и пригрозил выставить за ворота, пришлось сдаться. Просто сообразил, что едва ли послушник обкорнает меня ужасней Рыжули. Старыми ржавыми ножницами и гребнем с выломанными зубцами девчонка орудовала несравненно хуже, нежели танцевала.
Послушник с помощью верёвки измерил мою голову и приволок подходящий горшок, заодно принёс ножницы, бритву и расчёску. Вот именно ею он и принялся орудовать. Расчёсывал изрядно отросшую шевелюру и выстригал из неё колтуны паренёк никак не меньше четверти часа, затем подровнял волосы по длине, и тогда уже пришла очередь горшка. Послушник взялся шустро остригать решительно всё, что только из-под того торчало, — так и казалось иной раз, что вот-вот уши отхватит, но обошлось. Под конец он немного поработал бритвой и даже подровнял линию волос, что я счёл совершенно ненужным излишеством. Малец то ли перед управителем купален выделывался, то ли просто руку набивал.
Дальше он отправил меня смывать обрезки волос, затем причесал и отвёл к управителю. Тот оценил работу и покривился, но всё же махнул рукой.
— Сойдёт!
Я погляделся в зеркало и вздохнул. Виски оказались выбриты выше ушей, а линия волос была идеально ровной, и всё бы ничего, только меня теперь непременно прозовут либо монашком, либо студиозусом. С наших острословов станется. Такое вот художество картузом не прикрыть.
Из купален я поспешил в церковь Серых святых, сменил там брата Тихого и оказался ответственным сразу за три канделябра на две дюжины свечей каждый. Впрочем, горели свечи медленно, менять их приходилось не так уж и часто, и большую часть времени я просто стоял и глядел на желтоватые огоньки, вдыхал аромат сладковатого дымка и ладана, краем уха прислушивался к песнопениям и проповеди. Изредка кидал огарки в коробку и в смысл слов священника не вникал.
Царь небесный — велик, могуч, и лишь благодаря его заступничеству жители Поднебесья ещё не сожраны демонами. Это знает каждый босяк, а что ещё нового могут мне тут сказать? Ни-че-го.
Что же до заветов, то не ворую, не убиваю…
Но тут вспомнились ухари, и у меня вырвался тяжёлый вздох.
Правильно будет: не воровал и не убивал.
Раньше. Не теперь.
Впрочем, оправдание я придумал быстро. В конце концов, Царь небесный порицал самоубийц, а хорош бы я был, если б безропотно позволил себя зарезать как ягнёнка! Деньги и вовсе наша законная плата! Мы своё дело сделали!
Как бы то ни было, я прочитал молитву и попросил отпустить грехи, после чего целиком и полностью сосредоточился на небесной энергии. Я чувствовал её присутствие, а вот дотянуться не мог. Пытался — и не мог. Уже только в самом конце службы в груди затеплился знакомый огонёк, а как прогнал по телу нематериальную волну — раз, другой, третий! — то будто телегу с углём разгрузил. Но тяжко было только поначалу. Стоило припомнить должный ритм, полегчало.
Я даже нагоняя в итоге не получил — успевал ещё и за подсвечниками следить. Первое время просто убирал огарки, а когда разошлись прихожане, сам ставил новые свечи, следя, чтобы всегда горело никак не меньше трети. Похвалить меня дьячок не похвалил, зато велел служке проводить в трапезную и распорядиться о миске похлёбки и краюхе хлеба.
И всё бы ничего, но только я вышел на свежий воздух, и сразу ноги подкосились, пошла кругом голова, меня зашатало.