После базара я заглянул к двоюродному братцу, вручил ему деньгу и битый час вникал в премудрости завитков, коими выводились и соединялись между собой прописные буквицы. Потом двинул в Гнилой дом, а только повернул к подтопленной улочке и сразу прибавил шаг: у сараев на краю болота Лука о чём-то толковал с тремя черноволосыми и кудрявыми типами в красных рубахах, расписных жилетках, просторных штанах и кожаных полусапожках.
Фургонщики!
Ох ты чёрт! Видать, скрипач нажаловался!
Впрочем, пока что на крик и ругань никто не срывался, да ещё за разговором следил лузгавший семечки Сыч, а чуть поодаль расселись на брёвнышке босяки из Соломенного переулка. Чужаков на Заречной стороне всем миром бьют, случится драка — подсобят. Вот только где фургонщик, там и нож, а эта троица на хлюпика-скрипача нисколько не походила. Двое молодых были жилистыми и резкими, а дядька средних лет, шевелюру и курчавую бородку которого уже тронула седина, хоть и набрал вес, но шириной плеч и мускулистыми руками напоминал кузнеца.
— Да как не видел⁈ — рыкнул фургонщик на Луку, когда я подошёл и встал рядом. — Он вашу девку увести собирался!
Увести? Вот тебе и лучшие подмостки Поднебесья!
Меня будто что-то толкнуло изнутри, и я опередил подбиравшего слова Луку, резко бросив:
— Кому девка, а кому сестра!
Один из молодых немедленно шикнул на меня:
— Умолкни, щегол!
— Кому щегол, а кому и оброк плачу!
Рука парня скользнула под жилетку, но седой одёрнул его, а мне пригрозил:
— Побольше уважения! За иные слова языки отрезают!
Я оттёр плечом Луку и оскалился.
— Точно хочешь об уважении поговорить? Пришли к нам без приглашения, назвали меня щеглом, нашу сестру — девкой, ещё и увести её хотели, будто кобылу украсть! Может, старших нас рассудить попросим?
Молодчики напряглись, на лице седобородого дядьки заиграли желваки, он даже быстро огляделся по сторонам, но в итоге всё же сдал назад.
— Я племянника ищу. Видел его?
Меня так и подмывало послать фургонщика к чёртовой бабушке, не знаю даже, как с этим порывом совладал. Но — совладал.
— Из ваших в последние дни только скрипача видел.
— Где и когда? — потребовал ответа дядька.
— На следующий день после небесного прилива. Вечером. Ему ухари залётные скрипку сломали, он за нож схватился. Чем дело кончилось — не видел.
Сыч сплюнул под ноги шелуху и подсказал:
— Их люди Бажена растащили. Он одного порезал, с ним сквитаться пообещали. В «Золотой рыбке» поспрашивайте.
Фургонщик шумно задышал, раздувая крылья крупного носа, после обратился к Луке:
— А ты чего молчал?
Лука скрестил на груди руки и ухмыльнулся.
— А меня там не было!
Бородатый дядька миг помедлил, потом развернулся и, кивнув своим спутникам, зашагал прочь. Молодчики обожгли нас недобрыми взглядами и потопали следом.
Сыч подошёл и хлопнул меня по плечу.
— Вот ты, Серый, резкий стал! Как носатого срезал, а?
Ну а Лука глянул хмуро.
— Тебя какая муха укусила? Чего в бутылку полез?
Меня била мелкая дрожь, а рубаха на спине промокла от пота, но я через силу улыбнулся.
— Так я ж из балаганщиков, мы с фургонщиками на ножах!
Сыч заржал.
— Да какой ты балаганщик, Серый? Ты босяк!
— Хочешь, фокус покажу?
— Серый, не сейчас! — потянул меня Лука. — Идём, дело есть.
— Погодь! — придержал я его и спросил у Сыча: — Одержимого-то изловили уже?
— Какое там! Схоронился так, что собаки след потеряли, а поисковые чары не сработали.
— Зато мигало знатно! — подал голос один из пацанов с бревна.
— Это да, — подтвердил босяк. — Аж в глазах зарябило!
Мы распрощались с ним и потопали прочь от болота.
— Зря в разговор влез, — попенял мне Лука.
— Они так и так о той драке прознали бы, — возразил я. — А так мы вроде и не при делах. Куда идём, кстати?
— Рыжулю с рынка заберём. Пусть дома посидит, пока пыль не уляжется. И надо наших предупредить, чтобы о том драном скрипаче не болтали! Я им сразу велел язык за зубами держать, но мало ли… — Он вдруг остановился и уставился на меня. — Серый, это ведь не ты его… того?
Я покачал головой:
— Не я. А не ты?
— Нет, — пошёл в отказ Лука и предположил: — Мог и сам утопнуть.
— Только нам от этого не легче.
— Угу.
Рыжулю требование посидеть ближайшие дни дома в восторг отнюдь не привело. На обратной дороге она нам все кишки по этому поводу вымотала. До того Луку допекла, что тот не выдержал и в сердцах бросил:
— А нечего было скрипачу глазки строить!
— И ничего я ему не строила! — возмутилась девчонка. — Он сам привязался, а как пиликать начал, нам деньги кидать стали. Мне уходить, что ли, было?