Простились мы холодно. Он меня презирал. Он был прав. Но я уже мыслями витал в стороне. Мне кажется, я был далеко от него, и от себя, надеюсь, тоже. В какой-то игольчатой, хвойно-ласковой, грозной области, манящей и огнисто-синей, с наплывами тумана по краям гор и над реками, загадочной, если смотреть слева направо, справа налево, снизу вверх, сверху вниз. В изнеможении я лег на диван и, перед тем как заснуть, увидел щемящие подробности этой страны, дожидающейся разведчика ее родников, металлов, растений, озер, ждущей мастера геогнозии. Молодой обреченный голос произносил слова радостно и по-книжному, дабы я мог их запомнить. Я уже знал их однажды, а проснувшись, нашел в изголовье темный томик с закладкой и перечитал.
«Поэзия есть воистину абсолютно Реальное. Это ядро моей философии. Чем поэтичнее, тем истиннее.
Всякое слово есть слово заклятия.
У древних религия была уже в известной степени тем, чем она должна стать у нас — практической поэзией.
Поэт и жрец были вначале едины, и только позднейшие времена их разделили. Но истинный поэт всегда оставался жрецом, так же, как истинный жрец — поэтом. И не должно ли Грядущее вновь возвратить древнее состояние вещей?
Настоящая сказка должна быть в одно и то же время пророческим, идеальным, абсолютно необходимым изображением.
Идеализм не что иное, как истинный эмпиризм.
Волшебник — поэт. Пророк так относится к волшебнику, как человек вкуса — к поэту.
Уничтожение воздуха — это восстановление Царства Божьего.
Нет ничего отрадней, как говорить о наших желаниях, если они уже исполняются.
Поэт понимает природу лучше, чем какой-нибудь ученый.
Играть — это производить опыты со случаем.
Разве все люди должны быть людьми? Могут в человеческом образе жить также существа совсем иные, чем люди.
Поэзия есть база общины, так же как добродетель — база государства.
Всякое духовное прикосновение подобно прикосновению волшебного жезла. Все может быть волшебным оружием.
Чрез сопряжение между словами можно творить чудеса.
Всякий излюбленный предмет есть центр рая».
Ничего больше сказано не было, и осталось, в общем, немного.
О литературной эмиграции
Радость в связи с исчезновением литературной эмиграции, радость, оправдываемая благими намерениями, не только неприлична, но и вредна. Демократическое сознание, воспитанное в ненависти к имперскому характеру культуры, безрассудно пытается его подорвать и тем самым лишить глубины сложный, включающий очаги диаспоры состав русской словесности. Вновь набрала силу малоаппетитная идея единства литературы: не так важно, где находится писатель — в Москве, Нью-Йорке, Берлине (подтекст такой, что жить надо в Москве, но об этом, щадя эмигрантов, говорят не всегда), важно, что сочиненное им вольется в общую реку — «вернуться в Россию стихами». Между тем имперской литературе, какой и надлежит быть русской словесности, подобает тяготеть к иноприродности, ина-ковости своих проявлений. Необходима поддержка очагов литрассеяния не как частиц и клеточек общего тела с начальниками в московских издательствах и журналах, а в качестве самостоятельных организмов, использующих тот же язык, но с особыми целями, продиктованными особыми же геолитературными нуждами. Культура империи выказывает мощь в тот момент, когда ей удается выпестовать полноценный омоним, выражающий чужое содержание средствами материнского языка. Исходя из собственной, подчеркиваю, собственной выгоды, культура остывшей империи должна сказать пишущим по-русски украинцам, немцам, казахам, киргизам, узбекам (если они еще не бросили своего гиблого дела) и в первую очередь израильтянам как самому многочисленному отряду: ваша литература не русская, а русскоязычная, и это хорошо, именно это сейчас мне и требуется. Она существует, она исполнена смысла.
Добивайтесь максимального удаления от метрополии языка, развивайте свое иноземное областничество. Вы мне нужны такими, вы дороги мне как лекарство от автаркической замкнутости. В этом моя корысть, мое эгоистическое, оздоровительное к вам влечение, любовь к дальнему, разгоняющая застоявшуюся кровь. Изложенное — не утопия, так в период после колоний англичане относятся к индийским писателям английского языка, французы — к франкоречи-вым авторам Магриба.