Выбрать главу

Русский диалог

Интересно посмотреть на искусство, отважившееся порвать с основой основ русской культуры — психологическим диалогом, с его многократно спародированными пространствами объединительной речи, от кухонь до железнодорожных вагонов, катящихся по рельсам признаний. Это искусство расторгло б союз с задушевностью и, что первостепенно для русского диалога и без чего задушевность немыслима, отказалось бы от непременного узнавания говорящими друг друга. Русский диалог базируется на предельном взаимопонимании собеседующих. Слова соговорников произносятся в удивительный час, когда говорящих, точно брачующихся, не разделяет ничто, они одна плоть, а их мнимо не слиянные голоса и сознания на всех парах мчатся к слиянию. Изученная философом диалогическая структура романов Достоевского предполагает, что герои исповедуют и горячечно практикуют совершенное растворение в понимании; высшая, катарсическая точка этой веры и действия — конечно, скандал, чей итог есть просветление как торжество понимающей близости.

Понимание — это русская правда, непреклонность лучеиспусканий ее, доопытное религиозное обладание ею, ибо опыт не нужен, если с начала начал дано тебе то, что является условием опыта и он сам в своей полноте. Русский диалог раскачивается между мечтательным умилением и хлыстовскими плясками в корабле Богородицы, с одинаковым удобством обживаясь в промежуточных портах и стоянках, которые привечают его на этой дуге, и всегда, что бы ни происходило вокруг ли, внутри, умудряется надышать общий смысл, залог взаимного трепета собеседников. Вероятность непонимания не учитывается русской культурой, верней, яростно отрицается ею, потому что непонимание грех, разобщение органически стройного мира, уничтожение патриархальной клейкости и теплоты; непонимание может принести либо открытый, гордящийся своей злобою враг, либо войдет оно в лживой личине, бархатным диверсантом, под знаком интимной сопричастности, предательски поругаемой в кульминационный момент. Тогда взору предстала бы такая картина.

Большая группа празднично одетых родственников встречает на перроне вокзала никогда прежде не виденного и заранее очень любимого дядю, племянника, брата, который прибывает специально за тем, чтобы семья, истосковавшаяся по кровносближающей речи, посредством ее чуда снова прониклась единством своих разбредшихся жизней. Другие слова, слова других этим не раз обманутым людям не нужны, они изверились во всем другом и хотят только своего, того, что опять могло бы сплотить их в нераздельное племя. Поезд приходит по расписанию, букеты цветов скрывают от сгрудившихся в задних рядах импозантную фигуру гостя, так похожего на собственные портреты и по-домашнему мило вытирающего лицо, запечатанное красными сердечками поцелуев, вот минули мгновенья неловкости, расшевелившие воскресное утро птичьим гомоном чувств, пора принять долгожданную правду — для нее здесь же, под часами с ажурными стрелками, сооружены кафедра или амвон. И собравшихся подстерегает неожиданность. Из уст посланца сплачивающей вести выползают оскорбительно заумные тексты, игнорирующие порыв семьи и самым условным, формально-грамматическим образом согласованные с человеческим языком. Значения кое-каких употребленных оратором выражений имеются в толковом словаре, поддаются дешифровке два-три отрывка высказывания, суть же и архитектоника целого непонятны. Хуже того, эта темная, неопределимая суть враждебна и ранит. От постороннего, сжав гордость в кулак, еще можно снести издевательство, ибо чужой — это орудие смуты, разлада, расторжения, но получить плевок от своего — непереносимо.

В московском концептуализме живет счастливое убеждение, что все так и было. Московский концептуализм (молодое в особенности его поколение) утверждает, будто ему впервые удалось втянуть русскую культуру в облако непонимания и поколебать ее разум рассредоточенным обращением, парадоксальным, как коан, которым учитель повергает ученика в пробуждающее неведение, где тому предстоит, захлебываясь, плавать годами. Это, по-моему, вздор, но они заслуживали право так думать и говорить. На заре шествия знали их мало, никто не записывал в родственники, они десятилетиями, одолевая препятствия, поодиночке и группами просачивались к вокзалу, а добравшись, с удовлетворением обнаружили, что их понимают, что они пользуются спросом, все расширяющимся, даже международным. Именно настигшее понимание доказывает дальновидность этой стратегии, ее гибкость, исторически здравый расчет, ее деловую победу.