Прежнее, живое чувство к двуипостасной держа-не в нем однажды погасло. Мы не знаем, какая планета вызвала отлив любви. Не потому ведь он охладел к этой почве, что слова, которые Мольнар считал своей собственностью, теперь долдонил весь актив обмаравшейся ВСРП. Кончились дни, и если б спросили, зачем убивается он ради выцветших, монотонно струящихся фотографий, ответил бы, не очень настаивая на патетической версии, что Превосходящая Сила назначила его своим медиумом, обязав сквозь пятна на карточках созерцать зеркало черной реки, мертвой страны. Вне зависимости от оскудевших эмоций эта Сила все так же привязывала его к двуединой земле и сама решала, сделать ли завет вечным, расторгнуть ли его, ударив веслом по воде. На чердаках и в подвалах, в дружеских семьях и у незнакомцев, обескураженных его вкрадчивой настойчивостью, бесплатно, за медные деньги и сетуя на грабеж, добывал он облезлые, ломкие, с откушенными краями и побуревшей кожею фотографии. Зарплаты профессора до наступления 90-х хватало и на больший разврат: расставшись с женой, полученной в приложенье к диплому (четырнадцать лет псу под хвост, бросила она, уходя, и Габор согласился), он завел подругу, которая, наивно лелея матримониальные планы, обходилась недорого, три сезона из четырех гулял в джинсах и кожаной куртке, по пятницам унижал разгромной атакой любителя сицилианской защиты и раз в две недели подставлял долговязую фигуру волнам фри-джаза, накатывавшим на модные, сладковато-задымленные катакомбы.
Свое фотоплемя Мольнар успел собрать до зрелой капиталистической оргии, потом все осложнилось. Ничего страшного не произошло, вылезая из дерьма старых порядков, немного отстали от чехов, быстро принявших довоенное мелкобуржуазное выражение, полякам было хуже, убравшимся русским — подавно, болгары, отчаявшись засудить генсека, сникли в балканском тумане, окутавшем димитровскую усыпальницу, загадочное возмущение румын уж очень ловко замыло улики, албанцы гроздьями висели на итальянских судах, чтобы всем скопом уйти за границу, сербо-хорваты точили ножи, монголы спрятались в степных следах Чингиса. Ничего страшного, но улица помутилась от вывихнуто ковыляющей публики, чья одежда как-то вдруг оказалась потрепанной и негодной. Денег было немыслимо много и чудовищно мало, они распределились по законам такого неравенства, которого не видели последних полвека. Объектом раздумий, купить-не-купить, стали сто граммов творога, ветчины и шоколадный сырок для детей «Туро Руди». Квартирные кражи, угрозы, откуда ни возьмись уйма шпаны, ставь, кто может, железные двери и решетки на окна, разгромлены могилы евреев, транзитные пункты международных разбойников учреждаются в городах былого Восточного блока, оскверненных нравами банановых территорий. Знаменитый, прописавшийся на конгрессах писатель, отставным столпом польского диссидентства названный совестью Венгрии, говорит о варварстве новых диких, еще один популярный обозреватель разломов холодно констатирует, что интеллигенция Восточной Европы провалила экзамен свободы. Это ялтинская Европа тлела, вот что. Интеллигенция переживала и утешиться могла только властью, она получила ее за гнилые годы, озлобленное чтение, зависть к Западу; интеллигенция толкнула трухлявое дерево, не разобрав, что подавляющая масса ее останется без дармовых квартир, больниц, университетов и лишь крохотная толика согреется около твердой валюты, политики, славы. Бархатная революция с педантической тщательностью удовлетворяла канону истории, по законам истории шли наверх друзья Габора Мольнара. Они были искренни в том, что не называли свое желание власти желанием власти, ибо в самосознающем сознании, даже в глубинах его ими двигала дума о правильных исторических действиях, приносящих нации пользу. После десятилетий господства вампиров, задыхались они на бегу, благо сообщества граждан взывает к самым достойным из нашего слоя, ведь мы об этом, об этом судили-рядили ночами, и нам ли отсиживаться в кустах, когда рушатся статуи лжи, а тени убитых предтеч, да-да, тени убитых предтеч… Из всего числа полезных людей именно они могли дать нации главную пользу, и для ее проявления им понадобились бронированные автомобили, охрана, свежие секретарши в гостиных, мельтешение на отказывающемся по-настоящему раскошелиться Западе, и посещала их изредка ностальгия по бескорыстию молодости, нечто вроде раскаяния интеллигенции, но это, как сказал Георг Тракль, было неокончательное раскаяние, бороться с ним было легко.