У окна, из которого струился бледный северный свет, на зеленом бархатном диване сидел Извор и читал книгу. Чуть поодаль стояла тележка с остатками завтрака и кипой утренних газет.
Пепельно-русые волосы Извора, гладко зачесанные назад с высокого лба и от висков, припорошила седина; длинные пушистые усы дополняли аккуратно подстриженную острую бородку. Очки в стальной оправе сползли на самый кончик крупного носа. Извор был одет в темно-серый, почти черный фрак и сизо-серые брюки. На льняной салфетке, прикрывавшей колено, лежала намасленная булочка.
Извор закрыл книгу и задумчиво посмотрел на булочку.
– У вас такой вид, будто вы всю ночь кутили напропалую.
– Если бы, – вздохнул Варис.
– Вы убили лейтенанта?
– Нет, ранил. И он сбежал.
– А распорядитель дуэли…
– Промахнулся. Мне надо переодеться.
– Не спешите. Выпейте чаю. И вот, угощайтесь… – Извор откусил от своей булочки.
Варис посмотрел на поднос с завтраком и сразу почувствовал, что голоден; перед дуэлью он лишь выпил чашку крепкого черного чаю. Он налил себе из чайника, не спрашивая, почему на подносе две чашки. На блюде, накрытом серебряным колпаком, лежала горячая копченая селедка. Извор ее терпеть не мог, но с дуэлями был знаком не понаслышке.
– Вы мне так и не объяснили, почему этот молодой человек так жаждал вас убить, – сказал он.
Копченая рыба обожгла Варису нёбо; он отпил чаю.
– Восемнадцатого числа я произнес речь о ценности кавалерии. Статский дармоед осмелился затронуть честь мундира, ну и так далее.
– Разумеется, честь мундира.
Варис удивленно изогнул бровь. Неужели Извор в это верит?
– Вчера вечером ваш приятель Винтерхольм доставил мне копию письма, в котором идет речь о лейтенанте Ферте и его внушительном карточном долге. Честь мундира, ну и так далее. – Он взглянул поверх очков на Вариса. – Я спросил бы, каким образом Винтерхольм добывает все эти сведения, но, боюсь, вы мне не ответите.
– Удачно, что Ферт – кавалерийский гвардеец, – сказал Варис. – Вряд ли он когда-нибудь видел кровь. А был бы настоящим фехтовальщиком, как двое до него, пришлось бы его убить.
– Мало кто из моих знакомых после начала поединка стал бы раздумывать, целесообразно ли убивать противника. – Извор доел булочку, отложил книгу и встал; он был рослым и дородным, на голову выше и в полтора раза шире Вариса. – Предупреждать вас бесполезно, но все-таки будьте поосторожнее в своих публичных высказываниях о лескорийских вооруженных силах.
– Я же показывал вам материалы о Сарманджае, и мою речь вы слышали, – сказал Варис. – Имперская конница была ничуть не хуже любой другой кавалерии – особенно нашей, которая вот уже девяносто лет не вела боев, – но когда они пошли в наступление против пехотинцев с ружьями, то потеряли семь всадников из каждых десяти, а остальные были так изранены, что атаковать противника не смогли. – Он опустил чашку на поднос. – О храбрости здесь речи нет. В наши дни на войне храбрость не требуется. Не моя вина, что у нас этого не понимают.
– Да здравствует мир, – вздохнул Извор.
Варис неожиданно усмехнулся.
– Похоже, вы не утратили чувства юмора, – сказал Извор. – Очень хорошо.
– Кстати, в письме о карточных долгах упоминаются еще какие-нибудь имена?
– Нет. А что, должны?
– Ферт заявил что-то об алой крови на моем стилете. По-моему, ему это подсказали.
– Вот оно что, – задумчиво протянул Извор.
Двести лет назад, на заре существования парламента, корон Алoстилет играл в нем важную роль. Извора иногда называли вторым Алoстилетом, и он ненавидел это прозвище. Тот, кто погасил карточный долг Ферта, скорее всего и велел лейтенанту произнести эту фразу. Разумеется, доказать это было невозможно, что и признал Извор.