– Да ты слушаешь меня, мессир красавчик? – спросил Амори, заметив, что Фиц-Годфри не обращает внимания на его слова и ведет себя так, будто, кроме лоснящейся под скребком кожи саврасого, его ничего не интересует. – Я мог бы представить тебя пред очи английского Льва, а это и награда, и ощутимое пополнение твоего тощего кошелька.
– Благодарю, ваша светлость, – ответил Мартин, откинув упавшие на глаза пряди, и коннетаблю показалось, что его голубые глаза светятся во мраке, как два светляка. – Благодарю, но слишком устал, чтобы в данный момент думать о почестях.
Амори слегка кивнул, запустил пятерню в свои светлые взъерошенные волосы. Да, конечно, он все понимает.
Более двух с половиной тысяч трупов остались лежать на равнине под Акрой на поживу стервятникам, когда отряды христиан, уставшие и словно оглушенные, покидали побоище этой новой страшной Голгофы… Амори сам провел остаток дня как во сне. Но он воин, он сражается за эту землю. Хотя и понимает тех участвовавших в казни солдат, что ныне стоят на коленях перед своими крестообразными рукоятями и поют об убиенных врагах слова заупокойной молитвы.
Амори прокашлялся.
– Ты пойми, красавчик, иначе нельзя было поступить. Ни отпустить, ни продать сарацин мы не могли. А тот, кто был ответственен за их освобождение, я имею в виду Саладина…
– Вы слишком добры ко мне, мессир, раз объясняете все это.
– Я не тебе объясняю – себе!
Они помолчали. И пока Мартин, оставив коня, вытирал руки влажной ветошью и собирал свои вещи, Амори протянул руку, желая погладить саврасого, но тот прижал уши и, сердито фыркнув, резко вскинул голову.
– Ишь какой дикарь, клянусь копьем Господним! А ведь к тебе ластится, будто котенок. Умеешь же ты располагать к себе, Мартин, и тварей… и людей. При этом будучи таким скрытным молчуном. Вон наши солдаты в тебе души не чают, уважают. Да и я болтаю тут с тобой…
Мартин повернулся, посмотрел на Амори. Вот сейчас он скажет, что собирается покинуть Лузиньянов. То, что свершилось сегодня, – подходящий повод, чтобы сказать, что он отказывается от службы.
Но он не успел, ибо Амори сообщил:
– Через пару дней наше войско выступает. И ты теперь особенно нужен нам – мне и Его Величеству моему брату. Гвидо даже больше, поскольку сегодня король Ричард распорядился, чтобы я остался в Акре в должности коменданта, обязанного охранять город. А Гвидо… Подле него должен находиться человек вроде тебя. У нас не такое большое войско, и в нем найдется не более двадцати человек, знающих грамоту; еще меньше таких, которые умеют думать, планировать и вести вперед. А ты можешь, тебя послушают. Поэтому мой наказ таков: оставайся при Гвидо, будь его военачальником и советником.
Мартин только моргнул. После такого предложения говорить о своем отъезде весьма опасно. Крестоносец, да еще хорошо зарекомендовавший себя, вызовет подозрения, если начнет говорить, что устал и желает оставить войско… Амори не так доверчив, чтобы не начать вызнавать, отчего безземельный рыцарь Мартин Фиц-Годфри отказался от почестей и высокого положения. Не может же он сожалеть об убитых врагах! Пулены ненавидят сарацин, а Фиц-Годфри без своего покровителя Гвидо к тому же нищ и неприкаян. Даже если он постарается тайно покинуть воинство христиан, его будут искать, потребуют, чтобы вернулся, а то и обвинят в дезертирстве и казнят. Проклятье! Кажется, он не на шутку влип, так что его отъезд придется отложить до более благоприятного момента.
И Мартин, с трудом выдавив улыбку, принялся благодарить коннетабля за оказанную честь.
Тот похлопал его по плечу и направился к выходу. Но уже на пороге конюшни оглянулся и заметил, что Мартина разыскивает некий рыжий верзила. Тот явился сегодня ближе к ночи в резиденцию Лузиньянов, стал расспрашивать.
«Эйрик! Мой славный приятель Эйрик!» – обрадовался Мартин. Ну хоть одна хорошая новость сегодня!