– Арсуфский лес, – подтвердил кто-то из присутствующих.
– Что ж, нападать в лесу мы не станем – это только внесет путаницу и наши стрелки не смогут помогать конникам. Но когда колонна крестоносцев выйдет на равнину за лесом, войско моих верных курдов и отважных тюрков нанесут свой удар. С ними же будут и тяжеловооруженные египетские воины-аскеры. Пусть нападают с фланга и ра зят арьергард противника, госпитальеров, которыми коман дует Гарнье де Неблус. Мы знаем, как он сражается, его действия нетрудно предугадать, да и его войско больше всего понесло потерь от обстрела бедуинов, так что отбить его от остальной колонны не составит особого труда. К тому же с госпитальерами идут и туркополы, – добавил султан, и его рот презрительно скривился, вновь проложив на щеке глубокую складку. Саладин был безжалостен к туркополам, мусульманским жителям Иерусалимского королевства, которые служили христианам. – Итак, нам надо прорвать войско кафиров, создать брешь в их боевой колонне, потом бросить туда свежие войска, расколоть армию Мелека Рика надвое и уничтожить по частям.
Султан перевел дух, медленно провел руками по длинной бороде. При этом он внимательно оглядел присутствующих.
– Войско наших курдов поведешь ты, мой Таки ад-Дин, – улыбнулся Саладин своему горячему племяннику. – Аскеров направишь ты, Баха. Наскочишь, когда войска Таки ад-Дина уже вступят в схватку. И не давай им спуску, ибо только так мы сможем разорвать колонну неверных франков.
– А мамлюки? – спросил аль-Адиль.
Мамлюки были самой боеспособной гвардией Саладина. Набранные из детей невольников, с детства воспитанные воинами и прекрасно обученные сражаться, они получали за свою службу свободу и хорошую плату и были беззаветно преданы Саладину. Но султан, будучи правителем, только руководил битвой и никогда не рисковал своей жизнью в жестокой сече, хотя обычно перед боем проезжал перед войсками, одним своим присутствием воодушевляя воинов Аллаха. Сейчас же он, повернувшись к брату, сказал:
– Мамлюки будут при мне. Я решу, когда им вступить в битву и закончить разгром кафиров. И поведешь их ты, Адиль. Моих мамлюков, своих мосульцев, а также воинов из Дамаска.
– Слушаюсь и повинуюсь, – склонившись, ответил младший из Айюбов. А когда выпрямился, старший понял, что аль-Адиль не станет больше перечить, – миндалевидные глаза брата, такие же черные, как и у самого Саладина, горели воодушевлением. – Мы отомстим неверным за кровь наших единоверцев, пролитую под Акрой.
Ох, лучше бы он этого не говорил! Многие эмиры до сих пор не могли простить султану, что тот отказался платить выкуп и из-за него погибли зарезанные, как овцы на заклании, превосходные воины. Саладин видел, как потемнели лица присутствующих эмиров. Но он не дал им опомниться, принявшись назначать командиров, объяснять, кто на каком крыле будет сражаться и как важно разделить войско крестоносцев до того момента, как франки смогут выставить против них свою тяжелую смертоносную конницу.
– Мы навяжем Мелеку Рику сражение на наших условиях! – горячо говорил предводитель правоверных, видя, как воодушевленно они его слушают, согласно кивают. – Завтра пятница – день, который у всех, кто исповедует ислам, посвящается молитве. Но на этот раз молитвой для нас станут ненависть к врагу и наша победа. Мы остановим эту стальную змею – армию презренных франков! О, я объявил священную войну джихад и, клянусь тюрбаном Пророка, не выпущу из рук оружия, пока по моей земле ходит хоть один неверный!
Темные глаза Салах ад-Дина искрились молниями, грудь бурно вздымалась. Но он заставил себя успокоиться.
– Ну а теперь помолимся, – закончил он уже другим, смиренным и тихим тоном, при этом вскинув голову и поднятые ладонями вверх руки. – Помолимся, ибо Аллах велик и славен. Он не оставит правоверных!
– Да будет так! Да будет славен Аллах во веки веков, и Мухаммад, пророк его!
Глава 5
Еще до рассвета, до того, как звуки труб оповестили крестоносцев о начале нового дня, в стане поднялись повара и обозные слуги, чтобы приняться за свои обязанности. И когда лагерь начал оживать и воины проснулись, все вокруг уже было полно запахов стряпни и аромата свежего хлеба, приготовленного в передвижных глиняных печках на телегах.