Мужчина достал одну сигарету из пачки, которая на всякий случай всегда хранилась в нижнем ящике стола в гостиной, и, щелкнув зажигалкой, прикурил. Курил он нечасто, в последний раз около полугода назад. Оттого пачка до сих пор оставалась полной, не хватало лишь нескольких штук.
Но сегодня было иначе, сегодня отчаянно хотелось курить.
Оранжевое пламя на мгновение высветило красивое лицо и тут же погасло. Сделав одну затяжку, мужчина выпустил облако белого клубящегося дыма в предрассветный воздух, и силуэт его застыл, словно каменное изваяние, похожее не то на воина, не то на философа-мыслителя.
Было в его позе что-то от царя, глубоко задумавшегося о судьбе своего народа, — лицо спокойно, но глаза подернуты дымкой. Читались в них воля и уверенность, решимость и сила. Лишь изредка мелькало иное выражение — муки и глубокой печали, что рождало знание, доступное лишь ему одному.
Вдалеке прокричала птица.
Очнувшись от дум, мужчина поднял голову и посмотрел на дорожку, ведущую от дверей к ограде. Затем перевел взгляд на истлевшую в руке сигарету, затушил ее в пепельнице и отставил ту прочь.
Ему бы успокоиться, забыть все, вернуть себе прежнюю тишину в голове и уравновешенный образ мыслей, но не выходило. Хотелось вернуться назад, в спальню, где мирно спала та девушка, которая теперь так часто занимала его мысли. Занимала слишком часто, и это беспокоило.
Глава 4
Луч солнца ласково пригрелся на моей щеке, постепенно переползая все выше, щекотал невидимыми пальчиками веки и ресницы, будто приговаривая: «Вставай, вставай, уже совсем светло».
За окном щебетали птицы. Уличный шум просачивался сквозь приоткрытую форточку, напоминая о том, что город давно проснулся, и вокруг кипела жизнь.
Я приподняла веки и, повернув голову, тут же встретилась с серо-голубыми глазами; остатки сна мгновенно испарились. От удивления я забыла о том, что нужно дышать. Нет, меня удивило вовсе не то, что мужчина, несмотря на позднее утро, все еще лежал со мной рядом, обнимая за талию, меня удивило другое — он улыбался. И пусть то была не широкая улыбка, какая чаще всего появляется на лицах от нескрываемой радости, но и не циничная усмешка. Просто улыбка — мягкая, ласковая, настоящая.
И я едва не лопнула от счастья — осветилась изнутри, заулыбалась в ответ, расцвела.
— Доброе утро.
— Доброе. Я ждал, когда ты проснешься.
— Да? — Я грелась теплом его глаз, словно лучами долгожданного солнца. — Наверное, я долго спала? Уже полдень?
От смущения («Я — лентяйка!») захотелось тут же приподняться, но теплые руки удержали меня.
— Не торопись. Мой повар, увидев на пороге женскую обувь, вдохновился и решил приготовить грандиозный завтрак. У нас есть еще минут десять.
— Хорошо.
Десять минут, проведенные с любым другим мужчиной, едва ценились бы мной так же, как с этим, неуловимым и неразговорчивым. А посему десять минут — это подарок, и, чтобы не тратить их попусту, я прижалась щекой к теплой обнаженной груди.
Знакомый и ставший родным запах, перебирающие мои волосы пальцы — нега.
Только бы не пропасть.
Слушая размеренные удары его сердца, я на какое-то время провалилась в плен умиротворения и покоя. Аромат теплой кожи дразнил и успокаивал одновременно, хотелось вдыхать его бесконечно. Моя бы воля — я отменила бы завтрак, обед и ужин и лежала бы в этой постели, расслабленная и счастливая, до самой ночи.
От ощущения внутренней близости, которой между нами раньше не наблюдалось, у меня начинало щемить сердце.
— Меня зовут Элли. Эллион Бланкет.
Его пальцы перестали перебирать мои волосы и замерли.
Я зажмурилась, пытаясь понять, насколько сглупила, начиная этот разговор. Ведь представляясь первой, я толкала его на ответный шаг, которого могло и не последовать. А добавлять «Можешь не отвечать, я не обижусь» было еще глупее. Мысленно упрекнув себя за вырвавшиеся слова, я непроизвольно вспомнила его фразу, сказанную мне в доме на берегу океана: «Ты подвержена следовать необдуманным решениям. Это плохо».
Точно, подвержена. Я всегда хочу слишком многого и всего сразу.