— Но позвольте, — я тяну к себе карту и начинаю понимать.
Вот что! Туда вошла река Буринда! Но все-таки, что может знать он об этой речке?
Максаков говорит солидно, стараясь держаться с достоинством:
— Я старый золотопромышленник. В Ленинграде, в тресте, меня отлично знают. Мне предложили материалы по нескольким районам, я выбрал ваш. У меня есть нюх и смелость к риску! Может быть, заработаю... А провалюсь — значит, заплачут мои денежки... Прииск я обстрою, оборудую. Когда аренда кончится, все останется вам... Свою выгоду я понимаю хорошо и ссориться с государством не намерен... Ну... и опыт кое-какой имею...
Максаков добродушно смеется. Я не верю в этот смех. Мне кажется, что этот делец высокомерно презирает нас с высоты былого своего величия. И презирает, и боится... У меня появляется к Максакову неприятное чувство, загорается неприязнь.
— Изложите ваш план, — хмуро говорит инженер. — Поглядим, какой у вас опыт!
Я благодарно взглядываю на него — хорошо сказал, без церемонии!
Арендатор, однако, словно не заметил недружелюбного тона инженера.
Он по-прежнему добродушно улыбается.
— Да, с удовольствием! Без планов я — спекулянт!..
Подо мною крякает стул. Управляющий укоряет меня глазами.
— Итак, граждане, — начал Максаков, — как вы видите, я интересуюсь наиболее выработанными площадями. Удивительного в этом ничего нет, потому что я собираюсь перемывать отвалы... Да, да! Старые громадные отвалы, в которых, конечно, осталось достаточно золота! Не ожидали?
Я прислушиваюсь. Любопытная мысль! Не откажешь ей в расчете. Золота в отвалах, конечно, много. И если уметь, то работу можно поставить легко и просто.
— Мною, — продолжал Максаков, — выбран такой участок, где старые работы особенно густы. — Там отвалы на каждом шагу. А в середине участка проходит река Буринда. Не выкинешь же ее из плана? А потом, если будем здоровы да живы, мы и по этой долине разведочку проведем. Для прииска будет полезно..
Инженер смущен. Он не возражает и что-то записывает в блокнот.
Мы переходим к пунктам предполагаемого соглашения.
Перед обедом Максаков просит ознакомить его с чертежами и планами, относящимися к облюбованному им участку. Я советуюсь с управляющим. Подумав, он тихо напутствует меня:
— С этим будьте особенно осторожны. Он может нас здорово облапошить! И отказать нельзя! В этом и смысл аренды, чтобы поднять производство, чтобы больше добыть золота. Куда же он денется без необходимых материалов?
Действительно, положение щекотливое!
Планы мы показываем Максакову вместе с Иваном Григорьевичем. Арендатор жадно набрасывается на документы. Он буквально ложится на стол, широко расставив локти.
Я пробую объяснять, но сразу же чувствую, что это совсем не нужно! Максаков быстро разбирается сам, оценивая материалы с одного взгляда.
В тишине резко шуршит перебираемая бумага. Тихо вздыхает Иван Григорьевич. Арендатор отбрасывает одну папку за другой.
«Нет, — думаю я. — Так документы не рассматривают. Уж слишком быстро, уж слишком уверенно! Безусловно, он что-то ищет». — Добродушное и веселое лицо арендатора сереет, становится скучным. Он, видимо, разочарован. В глазах появляются жесткость, в голосе недовольные, почти сердитые нотки. Чего особенно церемониться с нами! Один топограф, а другой и вовсе — мужик-десятник...
— А еще? — спрашивает он, отбрасывая последнюю папку.
— Больше нет ничего!
— А вы поищите получше!.. А эта папка?
Черт побери! — Максаков указывает на папку с надписью «Неизвестные». Я накладываю на нее руку:
— Это не относится к участку!
Иван Григорьевич отчаянно давит под столом мою ногу. Максаков вспыхнул, потянулся всем телом:
— Все равно, дайте!
Я спокойно бросаю папку обратно в шкаф и с удовольствием выговариваю:
— Вы пока еще здесь не хозяин!
Максаков краснеет, шумно поднимается из-за стола, но, сдержавшись, обиженно произносит:
— Странно!
Скрипучим, тяжелым шагом направляется Максаков к двери. Уходя, пожимает плечами:
— Очень, очень странно!
Тихо в тайге. Ниже и ниже спускается плоское небо, серое, без теней. Мороком оно медленно наваливается сверху.
В безветрии цепенеют пихты. Зачарованно дремлет хвойный лес. В ушах начинает звенеть от глубокого, всепроникающего безмолвия...
Я прошел сегодня на лыжах многие километры. Сегодня мой день — свободный. Спустившись на узкую речку, впадающую в Буринду, я попал в березняк. Желтыми лоскутами висят на ветвях неопавшие листья. Через снег проступает щетина иссохших трав. Мягкими, ватными ямками значатся по ночной пороше заячьи следы.