— Подождите немного, я справлюсь...
Во мне опять оживает тепло надежды, и в окна начинает заглядывать Ленинград.
Горбуна мне приходится ждать очень долго. Возвращается он в сопровождении какого-то рыжего человека, который сразу задает мне вопрос:
— Как ваша фамилия, товарищ?
Когда дело идет о документах по золотой промышленности, такой вопрос уместен, поэтому я доверчиво называю свою фамилию.
Записав ее в блокнот, рыжий убедительно говорит:
— В архиве что-то, как будто, есть. Мы попросим вас еще подождать...
Я, конечно, соглашаюсь и с благодарностью смотрю ему вслед. И вдруг цепенею... Когда рыжий выходит в коридор, перед дверью мелькает знакомое лицо. Он поспешно скрывается во мгле коридора. Но глаза мои фотографируют его моментально...
Максаков!.. Я и верю и не верю себе. Но это он, он!
Я растерянно озираюсь. В голове моментально рождаются мысли о недобром... Немного помедлив, я шагаю к двери.
— Куда же вы? Куда?.. — пытается остановить меня горбатый.
Он порывается даже бежать, но застревает между конторкой и табуретом.
Все острее чувствуя опасность, я волчьим, размашистым шагом прохожу коридор и выскакиваю на улицу.
Несомненно одно — я бит по всем пунктам...
В тресте меня, конечно, просто собирались схватить — по указанию Максакова. Вот была бы история! Ведь при мне был похищенный план Буринды... Однако угроза продолжает висеть надо мной. Надо что-то предпринимать.
Я решительно захожу на городскую станцию и покупаю билет на ближайший поезд в Сибирь. Он отходит через три дня.
Должно быть, я был рассеян, потому что из очереди меня окликнули: я забыл получить из кассы сдачу.
Но что же делать эти три дня?.. Ходить с отравой в душе и радоваться городу я, право, не умею! Каким тысячекратно более близким и родным мне кажется сейчас наш рабочий прииск! Я рассеянно брожу по улицам. Захотелось есть. Свертываю в первую попавшуюся общедоступную столовую.
В дверях столовой стоит человек с букетом алюминиевых ложек. Каждого входящего он наделяет этим оригинальным пропуском.
После обеда, двигаясь к выходу, я несу перед собою свой пропуск — ложку, как свечку. В дверях — заминка. Выйти хотят обязательно все сразу. Меня тискают, давят, и на улицу я еле выбираюсь.
Дома я обнаруживаю, что пуст мой карман, бумажник исчез. Там были деньги и, главное, удостоверение и справка!.. Счастье мое, что билет на поезд лежал в записной книжке. Там же оказался забытый червонец.
Сначала я негодую, но потом мне становится даже весело! Вот славное положение! Как говорится, кругом шестнадцать!..
...В Питере так же мерзнут руки, как и в моей Сибири. Особенно, когда они в худых перчатках...
Я спешу на толкучку, боюсь пропустить самый выгодный час.
Давно уже новый день. Давно один за одним обгоняют меня трамваи и поет под ними железо.
Иду вслед трамваям упрямо. По дороге рассчитываю: два этюда... Если каждый по полтора рубля, то как раз хватит ровно до того момента, когда наступит срок моего билета, то есть на два дня... Денег у меня нет. Червонец не в счет. Он неприкосновенен — удостоверения тоже нет. Есть только база, ненадежная, как сыпучий песок, — моя квартирная хозяйка.
Плачу я ей рубль в сутки за угол в душной лампадной каморке.
Сегодня я совсем другой человек. Немножечко голодный и поэтому очень изобретательный и энергичный. Главное же — прожит мерзкий вчерашний день!
Близок Обводный канал, скоро и рынок. Уже встречаются его «передовые».
Краснощекая молодуха тащит граммофонную трубу и лукаво обещает своему спутнику:
— Я как заиграю... как заиграю!
Сейчас самый важный момент. Я подтягиваюсь, обдергиваюсь, точно кулачный боец. Крепче обхватываю свои этюды и впираюсь в движущуюся людскую гусеницу.
Меня сжимает, подталкивает и тащит вперед. Пробираюсь к краю потока. Там — кисельные берега. От коробов с горячими пирожками валит густой пар. Оборванец звенит протоптанной пяткой в медный зеленый чайник.
— Эй, налетай!
Над плотной толпой повисли многоголосые разговоры. Кого же мне выбрать для первого раза?
Вон дамочка в яркой шляпе, в каракуле, роется в золоченой посуде. Посуда на скатерти, скатерть на снегу.
— Простите, — говорю я мягко и с достоинством. — Не купите ли два этюда сибирского художника?
— Нет, — не глядя отмахивается она. — Разве из этого крана течет?
Далека она от искусства!
Я толкаюсь дальше, тру коченеющие уши и мечтательно думаю о теплой пивной.
— Английский галстук! Английский! — потрясает разноцветной тряпкой худой и высокий, как жердь, дядя.