Теперь понимающий разберется, куда девалась жила.
А потом, шатаясь, роняя кайлу из слабой руки, долго трудился и прибавил:
«Нашли для всех Тоболяк Мишка да Мартьянов».
Ниже поставил: «Петрович». И очень довольный улыбнулся.
Позже пришел Михайла и одобрил:
— Ладно сработал... Дельно.
А пока Петрович с любопытством привыкал к тому новому, что принес на лице своем Тоболяк, тот говорил:
— Бросай занятия, парень. Силу не трать. И так у нас с тобой ее, как у курицы... А утром поедем — опять работа.
— Понятно, поедем, — ответил Петрович и, морщась, подымался:
— Спину-то... и не протянешь!
Последнюю ночь сидели у яркого пламени и слушали, как в котле закипала вода. Перед этим разбили приклады винтовок и ручки ненужных теперь инструментов. Промокшими прутьями и тряпьем добавили костер. Сжигали все, сушились и грелись.
Днем на песке в желтоватых шапках прибитой пены нашел Тоболяк две выброшенных рыбешки. Маленькие плотвички.
Подержал перед ртом — с рукой бы съел! Потом отряхнулся и спрятал находку. И с собой целый день проносил и весь день о рыбе помнил. Сейчас опустил в котел и заправил оставшейся солью. Распялил над дымом большую ладонь и мигнул по-цыгански — хитро:
— Обманем брюхо!..
— Жисть... — шепотом отшутился ослабевший Петрович.
Тихо. Озеро не грохочет. Приходят из ночи волны и кладут покорные головы на песок. Шуршат и вздыхают.
Тоболяк затянул мешками лодочный нос и теперь укрепляет коробку с горящим трутом — фонарь. Чтобы видеть компас.
— Я сейчас, Михайла... — срывается у Петровича. Бежит назад, на стан, — усталости нет. На таборе одиноко моргает куча углей. Доживают.
Кладет Петрович на камень мешочек с промытым золотом, прикрывает плиткой. Чтобы ветер не разбросал. И назад возвращается легкий, осветленный.
— Отчаливай!..
Подпрыгнула лодка, умылась водой, набежали кругом шумливые разговоры...
— Прощай, наш табор, спасибо тебе! — прощается Тоболяк.
Ночь вверху пустая и снизу ночь — тяжелая, скользкая. Одинаково черны. А промеж — качается берестяная зыбка.
— Плеск-плеск! — сильно работает на корме Тоболяк. Нажимает, гонит.
Упруго подкинуло — в мокрое шлепнула лодка, и опять:
— Плеск-плеск...
Оглянулся Петрович — остров ушел. Хотел посмотреть отблеск костра — и он ушел. Так-то лучше.
— Эй, поддерживай!..
Петрович хватает весло. Ловит такт, считает вслух «левым! правым!» — И, свыкаясь, ровно: раз! два!
Как масло вода, и чугунный блеск у нее откуда-то снизу. Мотнуло. Шумно рыскнуло по борту, окропило лицо.
Строгий окрик:
— Вразрез держи!..
Озлился Петрович:
— Дьявола тут увидишь... — и мстительно вспарывает воду веслом.
— Вре-ешь, доедем, — упрямо смеется Михайла.
Тепло от слов этих, и душа от них крепнет. И сам, в суровую злобу замыкаясь, искренно ненавидит и тьму и волны. К простому себя старался свести: нужно — греби! Зальет — черпай!
Ночь бледнеет, линяет небо. Со свистом картечи над лодкой проносится первый ветер.
—Попутчик! — кричит Тоболяк.
Петровичу жарко. Гнется спиной, как стальной пружиной. Гребет.
Рассвело. Широко бунтуют пузатые горы, зеленые, гладкие. Сторонами взлетают — дают дорогу.
— Смотри, смотри!..
Перед носом бугор вскипает шипящей короной. Дыбом лодка — качелями взносит высоко наверх...
С волны, как с холма, — и кипящая пенными срывами ширь, и неясная лента далекого берега.
И сейчас же, в грохоте, в брызгах, — стремглав, в провал! Глаза смыкаются... Поддало снизу — вынесло.
— Берег! — кричит Петрович.
— Песню! — отзывается Тоболяк.
Дождь или брызги? Один черт! Все равно...
Подходит большая волна.
— Бей! Сволочь!..
Каскадами рушится гребень, кроет лодку молочной пеной. Зеленая муть, потом желтая, потом совсем темно...
Завертелся в холодной черной воронке Петрович — все ниже, все глубже. Забил руками, ногами, и стало опять светлей, и понял, что тонет.
И сразу, будто колпак стеклянный над ним сорвали, вынырнул на волну, на свет, на воздух.
Рядом вверх дном всплывает лодка.
Мертвой хваткой цапнули руки, обняли дно. Держит.
Тогда испуганно догадался, что он один. Задыхаясь в стенах воды, крикнул:
— Миша!.. — И попробовал оглянуться...
Темен Тутэй. Не прочтешь его чувств в раскосых глазах. Молча стоит. Рядом, на мху, врастяжку разлегся Петрович — лепечет неслышно и часто.
В тростниках случайно наехал Тутэй на лодку, на тело.