Старик сожалеюще и солидно качает бородой:
— Для порядка, голубь. Потерпи, завтра развяжут.
— Было бы за что терпеть, отец, а то ведь зря!
— Ох! — вздыхает старик. — Все мы зря до греха доходим.
— Да не бил я смотрителя!
— Ну не бил и ладно Значит, другой пошалил. Разберут. Однако прикинь, здесь место глухое, и всякую птичку до перышка у нас знают. Вдруг оказия такая случилась — на кого же подумать, голубь? Человек ты чужой, в душу к тебе не влезешь... Опять же, устроился ты на тропе, сколько времени, может быть, поджидал да следил. Вот народ на тебя и кажет.
Северин чувствует всю давящую тяжесть этой неправды, убедительной и неоспоримой. Чем тут крыть?
— Золотища много пропало, — вкрадчиво продолжает Онуфрий. — Добыча за целый квартал. Разве шутка. Недаром в переметных сумах смотритель вез...
Северин не ответил, где-то за печкой затрещал сверчок, шатко колебалось пламя свечи.
— Ну о лошади что толковать? — упорно заговаривает старик. — Дикая у него, говорят, была. Убежит, так с неделю, бывало, в тайге не поймаешь. Лошадь могла и домой упороть. Но вот золото куда девалось?
Голос у старика становится все противней, темная ярость закипает в Северине.
— Конечно, под корень сумы сложи да мохом прикрой — вот и спрятал! — очень уж простодушно догадывается Онуфрий. И вдруг, наклонясь к лицу арестанта, открывается начисто, искренне, до слезинки в старческом глазу:
— Скажи ты мне, бога для! Ни одна душа не узнает — где золото спрятал? Кому велишь, тому и отдам. А малую толику мне подари. Бесполезно оно теперь тебе, парень. Все равно тебя расстреляют!
У Северина даже в глазах потемнело. Рискнуть? Попросить отпустить? Нет. Сразу схватится за ружье...
И, таясь в тени, еще ниже наклоняя голову, быком, он зашептал так, что старик не мог расслышать.
— Ась? — придвигает морщинистую щеку к самым его губам Онуфрий. Северин схватил его за пояс и мягко повалил на пол. Только стукнул о доски затылок.
— Пикни — убью!
Кушаком перетянул деду ноги. Скрутил пережженной веревкой руки. Его же рубашкой завязал рот.
Онуфрий только повертывается, помогает всем телом — лишь бы не осерчал злодей, не погубил бы душу!
Северин перешагнул порог...
Бледнеет от жара июльское небо. Истомились под солнцем цепи хребтов — мутятся синим паром. Вот-вот оторвутся, туманом всплывут в высоту.
Студеной водой булькает ключ в раскаленных скалах. В омутах хрустально-зеленая глубь. Пихтовая тень зонтом прикрывает берег. Воздух под тенью густой, прохладный, смолистый.
Раздвигая мохнатые папоротники, увертываясь от ветвей, тяжело выходит к ключу Северин. Лицо изможденное, пот заливает щеки. Он стирает его рукавом, валится животом на жаркий песок и голову окунает в воду.
В открытых глазах плывут и мерцают бледные световые узоры, лоб начинают щемить ледяные струи.
«Ох, отлегло! — Он садится, отряхиваясь. — Благодать какая!» — добродушно мелькает мысль. Но сейчас же вздрагивает, ощупывает лежащее рядом ружье.
На заре, еще когда свежа была сила, добрался до Громотухи. Взял мешок сухарей, ружье и кисет намытого золота. Очень жалко было бросать шурф. Так и думал, что вот отсюда начнет прирезку. Скоро снимет торф и уж исподволь, не торопясь, будет в лотке промывать драгоценные пески. А гляди, куда повернулось!
Был человек, можно сказать, накануне славы. Весь бы прииск заговорил. Верняком бы премию дали...
— Дали бы за Громотуху, — вслух утверждает Северин, ударяя в песок тяжелым кулаком.
— А теперь — и убийца-то он, и грабитель, и, что уж действительно верно, — беглый арестант!
Отощал. Мочит в ручье сухари и жует. Без аппетита. Просто знает, что надо есть.
Хорошо, что спички с собой — не замерзнет ночью. Морщит веки, опухшие от укусов мошки, смотрит на полдень. Где-то там, за хребтами, река Катунь.
— Выберусь на нее, — говорит он хрипло, — салик свяжу и — вниз... На людях затрусь, как иголка в сене.
Не хочется подниматься. Ноги гудят. Но надо. Может быть, гонятся по пятам. Слушает каждую минуту, тревожно вскидывая голову.
— Нет, не бросят они меня, — тоскливо мучается Северин. — Очень на золото разъярились!
Утром двигался осторожно. Сбивал и путал следы. Как тогда, перед арестом, часто бродил водою, чтобы не почуяла собака. Но, перелезая хребты, устал. До того, что впадал минутами в безразличие, Шел туда, где проход был легче, брел наугад, приблизительно, сохраняя нужное направление.
Сейчас предстояло взбираться на купол безлесной горы, кудрявой от кустов малины.
«Пора бы и жару спадать», — думал Северин, поглядывая на краснеющий солнечный шар, окутанный золотой пылью.