— Боги приняли жертву! — радостно провозгласил жрец. — Теперь ты — один из нас, сын мой!
С этими словами жрец достал из складок своей одежды короткий золотой нож и провел им по вытянутой вперед руке нового собрата. Капля крови упала на алтарь, и жрец еще раз ударил в гонг.
Когда томительный звон затих, он провозгласил нараспев:
— Посвящение совершилось!
В унылой задумчивости Надежда пила остывший кофе и тяжело вздыхала. О том, чтобы сегодня работать, не могло быть и речи. Голова гудела, как медный котел, казалось, что вместо волос на голове растут змеи и ящерицы, как у Медузы-Горгоны.
Вчера Надежда так разозлилась на зловредную старуху, которая заставила ее тащить какие-то глиняные черепки, что, едва дождавшись открытия метро, опрометью выбежала из квартиры матери, чтобы не устроить скандал. Впрочем, тетя Вася и не заметила, надо думать, ее отсутствия. Сразу же по приезде она удалилась в отведенную ей комнату и начала разбирать свои драгоценные глиняные черепки, бормоча при этом какие-то заклинания.
Уже у двери Надежда выразительно покрутила пальцем у виска и показала глазами в сторону теткиной комнаты. Мать только тяжело вздохнула.
Хорошее воспитание не позволило им поинтересоваться, за каким чертом тетя Вася притащилась в Санкт-Петербург, который, кстати, она упорно именовала Ленинградом, и сколько времени собирается здесь провести.
Несколько минут Надежда боролась с упорным желанием отключить телефон, и как раз в эту минуту он зазвонил.
— Надя, — мать бормотала вполголоса, — если ты меня хоть немножко любишь, ты приедешь... У меня больше нет сил!
— А что еще она устроила? — нехотя поинтересовалась Надежда.
— Да ничего особенного. Просто после твоего ухода она заявила, что это у нас в городе сейчас шесть утра, а у них, в Нукусе, — другой временной пояс, и сейчас там позднее утро.
— Все ясно — девять часов — это у нее позднее утро, — вздохнула Надежда.
— Вот именно. А она, дескать, привыкла вставать рано.., в общем, мы не ложились.
— Так-так, — зловеще вставила Надежда, — а сейчас ее нету, что ли?
— Сейчас она в ванной, да и вообще она глуховата, слышит, если громко говорят.
И хочет идти по делам, а как ее одну пустить?
Она же к нашему транспорту не привыкла...
— Господи, да какие у нее там могут быть дела? — не выдержала Надежда. — Ты выяснила, зачем она приперлась?
— Как-то неудобно было спрашивать, — протянула мать, — а она не сказала.
Внутренне Надежда уже смирилась с неизбежным, она поняла, что придется тащиться сегодня к матери и присматривать за тетей Васей. Не понимала она только одного: за какие грехи Бог послал им такое наказание? Ну да ладно, Ему там сверху виднее.
Мать была бледная, с синими кругами под глазами — еще бы, после бессонной ночи, а тетя Вася выглядела как обычно. То есть Надежда понятия не имела, как выглядит тетя Вася обычно, но тетка была бодра и язвительна, как ночью.
— Ну и порядки у вас в Ленинграде! — вместо приветствия высказалась тетя Вася. — Второй час уже дня — а по-нашему — пятый, а они сидят себе, прохлаждаются! Ты что, пораньше приехать не могла? У меня дел невпроворот!
«А если тебе наши порядки не нравятся, то и сидела бы в своем Нукусе», — подумала Надежда, но вслух ничего не сказала.
— Тетя Вася, может, вы приляжете? — предложила мать без надежды на успех.
— Я прекрасно выспалась в поезде! — заявила старуха. — И вообще у меня бессонница, сплю очень мало. — Итак, мы будем прохлаждаться или займемся наконец делом?
— Так-так, — произнесла Надежда и уселась на диван поудобнее, — давайте-ка присядем для начала и выясним, что у вас за дела и зачем вы вообще приехали в наш славный город Санкт-Петербург, да еще так срочно, что не смогли даже предупредить о своем приезде?
Мать делала ей за спиной тетя Васи укоризненные знаки, но характер у Надежды от природы был твердый, просто вчера ее выбили из колеи тяжеленные глиняные таблички и бессонная ночь на вокзале, но теперь она несколько отошла и решила не давать старухе спуску.
Тетя Вася выпрямилась во весь свой немалый рост, поправила пенсне и стала еще больше похожа на Станиславского. Однако, встретив твердый Надеждин взгляд, она как-то стушевалась и пробормотала, что она же послала телеграмму заранее, надеясь, что уж за четыре-то дня она дойдет до адресата. Поскольку Надежда с матерью молчали, ожидая продолжения, тетя Вася принесла из своей комнаты какие-то бумаги и, время от времени саркастически критикуя современную молодежь, под каковой она подразумевала всех людей моложе семидесяти лет, начала рассказывать..
Оказывается, Васса Иринарховна Сперанская была искусствоведом. Она стала искусствоведом еще в Ленинграде, больше шестидесяти лет назад, и так и оставалась им по сей день. Там, в Нукусе, как-то постепенно за годы Советской власти образовался замечательный музей, потому что в Каракалпакию, оказывается, ссылали в свое время много культурных людей. То есть ссылали всюду, но директор Художественного музея в Нукусе привечал сосланных искусствоведов и даже брал их на работу. Взял он и тетю Васю. И она до сих пор там работает, хотя директор, конечно, давно умер.
Тетя Вася специализировалась на древнем ассирийском искусстве и в нукусском музее она была единственным специалистом. Но достигла в своих исследованиях таких результатов, что ее не только не забыли в бывшем Союзе, а даже узнали за рубежом. Она состояла в обширной переписке со многими учеными и музеями, но никуда не выезжала из своего Нукуса.
В процессе теткиного монолога Надежда украдкой переглядывалась с матерью, и мать, в ответ на ее вопросительные взгляды, кивала головой — дескать, все правда, кое-какие сведения просачивались и раньше, пока был жив Надеждин отец.
— И вот пришло письмо из Эрмитажа, — тетка трясла письмом, — скоро откроется выставка, будет называться «Ассирийское наследство». Экспонаты из коллекции немецкого барона фон Гагенау.
Потрясающая коллекция! Мне очень нужно ее посмотреть! И сравнить некоторые записи на табличках, а для этого нужно было обязательно своими глазами увидеть оригиналы и поработать с ними без помех! Потому что Гротефенд, на мой взгляд, совершенно не правильно толковал некоторые вещи!