— Слушайте, мы тут бога судить будем или убийцу и расхитителей? — пискнул из угла лилипут Альфред, прячась за дрессировщицу коровы Маргариту. — И вообще, где присяжные? Кто прокурор? А адвокат? Забыли? И кто, в конце концов, подсудимый? Ипсиланти-то уже забрали.
Костикова все эти юридические премудрости лилипута Альфреда озадачили, потому что он точно помнил, что никаких таких отдельно взятых адвокатов, прокуроров и присяжных на товарищеских судах не было. Там все были прокуроры. А кто не был прокурором, тот был подсудимым. Правда, иногда прокуроры и подсудимые так быстро менялись местами, что было не разобрать, кто есть кто. Но Костиков не был бы Костиковым — основателем и основанием акробатической пирамиды, если бы его ставили в тупик такие мелочи.
— А свидетелей? — гневно возразил он, пытаясь перекричать трубный глас неожиданно завопившего слона. — Тоже забрали? А пособников? Некоторые из нас с ним постоянно вели тайные беседы, знали, чего замышляет, но не предупредили. А это тоже уголовно наказуемо. — И он недвусмысленно посмотрел на меня. — Что он тебе говорил?
— Да ничего особенного. Сказал, что мы все живем в зеркале. Все. Вот… От Иисуса Христа до Соньки… И что он, вроде как зеркало это куда хочет, туда и ставит. Больше ничего не говорил. Он вообще пьяный был.
— Вот оно! — выдохнула Клавдия Петровна. — Я предупреждала: антихрист среди нас! Антихрист! — И зашлась в молитве.
— Лилипут прав, — заявил Коля Секвойский. — Лилипут всегда прав. Если это суд, то кто подсудимый? Я подсудимым быть не согласен.
— Я тоже, — поддержала его хорошенькая акробатка Анжела, свесившись с трапеции, как павиан с ветки.
— Внимание! — выступил вперед Ясикович. — Я вам скажу истинную правду: все воруют!
— Вар-р-руют! — хором поддержали его сразу три попугая из соседних клеток.
— Му-у-у-у! — возмутилась дрессированная корова влюбленной дрессировщицы Маргариты.
— Кто ворует? — испугался электрик Семеныч.
— Ты воруешь. Сам говорил, что твоя искра не туда ходит. А куда она ходит? У нас уже никакого электричества не осталось.
— Сам ты воруешь, — обиделся Семеныч.
— Что я ворую? — удивился Ясикович. — Музыку? Так музыку нельзя украсть. Она общая. Искусство принадлежит народу. А то, что все вокруг пропадает, — это таки факт.
— А может, это... — начала было догадливая Маргарита, но тут же испуганно замолчала, крепче прижав к ногам Альфреда.
— Конкретнее! — влез Вовка-шпрех. — Что у нас пропадает? Ассистентка пропала — это раз. Мясо иногда у тигров пропадает, — покосился он на Секвойского, — это два. Гвозди, лампочки и прочая мелочь — это три. Что еще? Да ничего. А то, что пропадает вокруг цирка, — это нас не касается. Цирк — это цирк. Мы отдельный мир. Мы, можно сказать, радость народу приносим. И счастье.
— Хорошенькая радость! — возмутилась Маргарита. — Не успела девушка влюбиться, как ее убили. А любовь превыше.
— Точно! — прохрипел слегка придушенный питоном факир Пеструшкин, давно ревновавший Маргариту к Альфреду.
— Да что вы тут заладили? — перебил факира умный Вовка-шпрех. — Убили, исчезла. Целая страна исчезла, а мы тут с девкой разбираемся. Для этого есть следователь Иванов и его отдел по борьбе с исчезновениями. Что мы, другую девку в кордебалет не найдем? Поэтому давайте быстро осудим, покаемся и разойдемся, пока дождь не пошел.
В это самое время, словно подтверждая слова Вовки-шпреха, в небе громыхнуло так громко, что питон на шее Пеструшкина нехорошо зашипел и заерзал, а Клавдия Петровна отскочила от него в сторону, перекрестившись.
— Тебя, может, и не касается, — занудно буркнул Костиков. — А я так чувствую, что скоро мы все пропадем.
— Ничего, — радостно съехидничал Магомадов. — Пропадем, потом воскреснем.
В общем, решили осудить. Хотя, кого осудить — никто не понял. И как тут было понять? Даже на Ипсиланти не очень грешили. В конце концов, и цветы с петухом, и два ученых кота, и макака с попугаем, и даже Антошкина шляпа возвратились из ящика живые и здоровые. Даже шляпа! Хотя Антошка с ней тоже всякие чудеса вытворял.
Тут опять за окнами грянуло, и все быстро разбежались.
Выходить на манеж следователь Иванов, как уже было сказано, категорически запретил. Более того, он со своими помощниками загородил выход какими-то смешными перегородками из столбиков и ленточек, чтобы никто не наследил, пока идет следствие. Хотя о каких следах можно было говорить, если собака даже запаха не учуяла? Черный ящик так и стоял посреди арены, тускло отражая единственную лампочку, едва доносившую свой унылый свет из-под купола.