Я, кстати, мог сюда не ехать. Ассистенту клоуна тоже полагается отпуск. И не поехал бы ни за что. Ни за что бы не поехал. И хотел уже было не ехать. Но перед глазами то и дело возникало изрезанное морщинами лицо старика в инвалидной коляске, которого я знал с самого раннего детства, но, как оказалось, не знал совсем. И я решился. Я обязательно должен был решиться. И решился. Конечно, Костиков вначале удивился, потому что отпуск я выпрашивал уже несколько месяцев. И мы договорились, что именно в этот город я могу не ехать. Но я уже не мог не ехать. И я поехал, догадываясь, что в городе, по окраинам которого недавно вновь прокатилась война, пистолет удастся раздобыть без проблем. И не ошибся. Уже через два дня на рынке, кипевшем виноградом, краснощекими абрикосами и персиками, я без труда разыскал нужного человека. А еще через день, ближе к вечеру, на моей ладони уже тускло светился черный ПМ.
Я ушел в лес, понимая, что можно уйти в лес и не вернуться. Река в этом месте извивалась, как изогнутая для удара плеть, и клин врезавшегося в нее леса вполне мог сойти за полуостров. Но я знал, что это не так. Это не полуостров. Зато чуть дальше, правее, если пройти лес насквозь, посреди реки откроется остров. Настоящий остров, тоже заросший деревьями и кустарниками. Тот самый остров, до которого они поначалу доплыли, прежде чем окончательно пересечь реку. Если смотреть на остров с этого берега, непременно покажется, что это просто кусок леса, отделившийся и ушедший в свободное плавание по реке.
Раздевшись и связав одежду в узел, я переплыл протоку и оказался на острове, посреди Днестра. Мир был с двух сторон. Я стоял посередине. Один. Вне этого мира. И на мгновение показалось, что Бог еще не изобрел людей.
Я был один. До времени, до дней
великого пришествия людского.
Но, хворост собирая меж камней,
я знал уже, что все начнется снова.
Захотелось уйти в лес и не вернуться. Просто: уйти и не вернуться. Я не знал, хочу ли вернуться. Я не знал, что будет, если не вернуться. Я не знал, что будет, если вернуться. Я ничего не знал. Но догадывался уже, что можно уйти и пропасть. Можно вернуться и… тоже пропасть. А можно… Можно вернуться и не сделать… Итог всегда один: пропасть. Обязательно пропасть. И дело было совсем не в местечковом Иуде, который должен был получить свое. Дело было в другом. Совсем в другом.
И тогда я влез на пенек. Когда я вхожу в лес, обязательно влезаю на пенек. И так стою. И постепенно начинаю чувствовать себя деревом. Свободным деревом в свободном лесу. Я могу так стоять и час, и два. И не устаю. Потому что я — дерево. Потому что лучше иногда быть частью леса, чем частью человечества.
Мы, кстати, раскинули свой шатер прямо в центре городка, на пустыре, между базаром и нелепой танцплощадкой, нависшей над Днестром. Работали себе и работали. Особо не надрывались. В июле в этих местах далеко не разбежишься — жара. Вот и валялись до вечера на берегу.
— Не могу! — ныл Антошка. — Все. Сварился. Давай тебя назначим главным клоуном, а я в ассистентах пока побуду. — И, разбежавшись, в очередной раз бросался в воду.
А вода почти не охлаждала. Теплая и зеленоватая, разомлевшая от жары, река едва тащилась вниз по течению в сторону Черного моря, волоча на себе расплавленное солнце.
Сонька, как уже было сказано, в этом городе и родилась. Как и я. И жила тут. А как только цирк дал первое представление, она на следующий день и заявилась. Живо со всеми перезнакомилась, болтала без умолку, заглядывала во все углы и уже через неделю чувствовала себя в цирке абсолютно своей. Меня иногда водила по городу, знакомила с подружками, экскурсии устраивала. Хотя город-то этот я знал, естественно, не хуже, чем она. Но помалкивал. Пускай щебечет. Она и щебетала.
— В цирк, — говорит, — к вам поступлю и тоже уеду. Будем вместе путешествовать.
— Какой цирк? Кто тебя туда возьмет? Ты что — акробатка? А может, дрессировщица?
— Акробатка-акробатка! — кривлялась Сонька. — И дрессировщица. Тебя дрессировать буду. Влюблюсь вот опять и начну дрессировать. Хочешь?
А что я отвечу? Что не хочу? Еще не так поймет. Мужики — народ странный, от любви еще никто не отказывался.
Через пару дней, как я уже говорил, выяснилось, что щебет щебетом, а с Костиковым, директором нашим, она уже договорилась. Взял он ее. В кордебалет. С правом ассистировать в различных репризах и номерах. И справка из местного хореографического училища у нее оказалась.