- Еще чего. Сначала я выбью из него всю дурь, чтобы он больше не возвращался, а потом, на всякий случай, закопаю в саду. Для надежности.
- Зачем, зачем? Зачем ты вернулся, дурак. - сказала Грейс и по ее щекам потекли серебристые слезы.
- Я люблю тебе, - снова прошептал Питер, да так громко, что лепестки акации дрогнули. А может, то было совпадение.
- Любовь. Ты болен, бедненький. Папенька, я всё решила, я выйду за него.
- Да ты сума сошла! - взревел отец.
- Так ты меня любишь?! - засиял Питер.
- Нет, но это единственный шанс спасти тебе жизнь.
Лицо его снова потухло:
- Так не пойдет. Я против брака не по любви.
- Тогда отец убьет тебя.
- Пусть так. Я все равно не жилец.
- Почему?
- Опа! - встрял Воннел, - Так она не в курсе?!
Тогда Питер потратил десять минут от оставшихся шести дней, рассказывая о своей беде. Все это время Грейс сидела перед ним, роняя слезы, из глаз которые от этого совсем не краснели, потому что это нарушило бы ее красоту. Она гладила его пальцы и тихо шептала - "бедненький, бедненький, бедненький".
Потом она встала и решительно повернулась к отцу:
- Ну, вот что. Ты должен немедленно отпустить его.
- Да, и меня, - напомнил Воннел.
- Ни за что, - отрезал отец.
- Если ты этого не сделаешь, клянусь, я выйду замуж за какого-нибудь полотера.
- У нас уже сто лет нет полотеров.
- Я попрошу кого-нибудь стать полотером и нарожаю ему кучу маленьких детишек-полотерщиков.
- Да с какой стати я должен верить этому проходимцу? Он думает только о нашем семейном богатстве. Ты знаешь, скольких трудов стоило твоему прапрадеду поднять этот бизнес? Подкупы, убийства, уплата налогов.
- Папа, он все равно умрет. Но лучше снаружи, чем у тебя в подвале. То, что ты делаешь - негуманоидно.
Она подошла к отцу, схватила его за воротник, и в иконописном снопе света шедшем из окна, и заставлявшем сиять ее тонкое ночное платье, Воннел увидел как она прекрасна на фоне теперь уже точно толстого и обрюзгшего папаши.
- Папенька, я клянусь тебе - я уйду и ты больше никогда меня не увидишь.
Отец отводил глаза, искал взглядом помощи у охранника, что-то бубнил под нос. Было видно, что он колеблется, и вот-вот согласится.
И тут что-то в голове у Воннела щелкнуло.
- Мой друг соврал. Он не болен. Это я всё придумал, чтобы заставить вас если уж не полюбить, то хотя бы сострадать.
Господин посол быстро пришел в себя, подтянулся и рявкну:
- Ну всё, они остаются. Оба.
А потом он коротко кивнул помощнику, тот как следует размахнулся и отключил Воннелу свет, запахи и всё остальное.
═
Времени у нас совсем немного, мадам, и потому я прошу вас простить меня за некоторую сумбурность. Память, она как ласкутки, да и вообще некоторые вещи должны быть рассказаны не в фабульном порядке.
Итак, мне было четырнадцать, о моём происхождении уже никто не вспоминал - с окончания войны минуло девять лет, мой покойный отец был её героем, а о происхождении матери я помалкивал. Времена пошли зажиточные, люди думали о деньгах, машинах, акциях. И даже новость о Воссоединении, прошла как-то вторым планом на фоне мещанской суеты вчерашних оборванцев. Так говорил наш учитель, Гаус, и он был прав. Он сказал, что мы не замечаем нового, пока не становится слишком поздно.
И вот спустилось с небес зло, о котором мы разве что в книжках читали. Я прекрасно помню тот день когда в набитом до отказа зале, стоя на ципочках, я восхищенно впитывал убогую документалку "Прибытие крейсера второго класса "Гинденберг" на станцию Оберон 16". То ещё было зрелище, для нас, неискушенных. Это уже потом я понял, что смотрели мы жуткую пошлость в которой не было ничего хорошего, кроме изначально грамотно поставленных камер и запахоидов.
Шумно обсуждая, люди стали выходить из зала, оставив нам на полу сантиметровый слой семичковой шелухи. А Гаус смотрел как мы капошимся между рядами, пытаясь всё это убрать до начала спектакля - не помню что было в тот день: "Маленький принц" или "И снова хвостатый" - он улыбался, но так печально, что мне подумалось, он заболел.
Потом профессор сел чистыми брюками прямо на сцену. А он никогда так не делал, в одежде он быль всегда очень педантичен. Но только в одежде, видели бы вы его прическу, зависевшую только от направления ветра.
Так вот, Гаус сел, мы остановились, предчувствуя неладное.
- Ладно, мальчики-девочки, давайте расходиться.
- Но мы успеем, - сказал Берто.
- Нет, нет. Дело не в этом. Я думаю, нет смысла сегодня играть. И завтра тоже, но особенно сегодня.
- Но почему? - спросил Клиен, самый маленький из нас.
- Мальчик, если тебе предложат дорогое вино или мороженное, что ты выберешь?
- Мороженное, конечно.
- Мороженное, ну да. Просто ты ни черта не смыслишь в вине. Ты пьешь его тайком, после праздников дома, сцеживая со дна бутылок и стаканов. И оно тебе все равно не нравится, и ты делаешь это лишь чтобы почувствовать себя большим.
- Но ведь он еще маленький, - заметил кто-то.
- Они тоже маленькие. Хотя и большие.
═
═
═
- Я знал что вы, люди, существа странные, но такой подлости я не ожидал. Вы ведь подлец, доктор Воннел? Я прав?
Ярко освещённая комната совсем не походила на тюрьму, и тем не менее окна в ней были зарешечены, а дверь имела столь внушительный вид, что исключала и мысли о побеге. Кроме того, поодаль стоял робот-охранник с церкулярной пилой вместо руки.
На стенах висели картины, на которых одинаково атлетически сложенные единороги сражались на световых саблях, стреляли из бластеров и держали на руках детишек.
- Да, временами я подлец, - сказал Воннел.
- Я доверял вам, доктор. Я думал, вы на моей стороне.
Единорог сидел в кресле, Воннел лежал на кровати, отвернувшись к стене. Ему хотелось то смеяться, то пасть на колени перед клиентом и молить того о прощении.
- Сколько прекрасных слов вы, люди можете произнести, и как мало в действительности они для вас значат. Я думал, что мы друзья, ну, по крайней мере, товарищи. И так подло вы меня обманули, доктор. Знаете как я себя чувствую? Будто в моей душе только что побывал слизняк, покрыл все липкой массой и убрался восвояси. Я впустил вас, открылся, а вы, вы меня изнасиловали.
- Я хотел как лучше.
- Ага, я понял. Вы что-то задумали. Вы изобрели хитроумный план спасения.
Воннел поскреб по сусекам, собрал внутренние силы и произнес:
- Плана нет. Вы умрете.
- Да ладно, черт со мной. Моя жизнь уже не так важна. Важно другое. Она, Грейс, будет думать что я подлый обманщик, безумец, злоупотребивший ее доверием. Она оставила меня и никогда больше не вернется.
Лязгнул замок, дверь отварилась и на пороге возникла Грейс.
Единорог закрыл лицо руками и зарыдал.
Грейс медленно подошла к нему. В руках у нее был поднос с едой - виноградом, персиками и чем-то еще неземного вида. Она старалась выглядеть холодной, безучастной, но было видно, что держится она из последних сил.
Она посмотрела на лежащего к ней спиной доктора.
- Вы, как вас там. У вас есть шанс. Скажите мне прямо сейчас, что вы соврали.
- Мне нечего сказать.
- Так соврали вы, черт побери, или нет?!
- Мне нечего вам сказать, мадам.
- Вы, мерзавец.
- Наверно, вы правы.
- Грейс! Любимая, родная. Клянусь тебе, он соврал. Я серьезно болен, но это, конечно не предмет манипуляций. Сейчас я думаю, какую низость я совершил рассказав об этом. Не знаю, о чем я думал. Ведь невозможно заставить полюбить.
Она поставила поднос на столик, но к Питеру так и не приблизилась.
- Я не знаю чему верить, Питер, - ее глаза закрылись, тонкая рука потянулась к виску, - Иногда мне кажется, вы оба - безумцы.
- Мне больше от тебя ничего не нужно. Осталось дней пять, скоро ты узнаешь, что я был прав, и это всё.
- Я пригласила врача, он всё подтвердит. Если ты говоришь правду, мы что-нибудь придумаем.