Я оборачиваюсь.
Из-за последней парты поднимается Бетти. Я не могу понять, почему Стен семафорит мне глазами, указывая на щербатую девочку в длинных гольфах на худых ножках, но тут я понимаю – у нее в руках такой же желтый листок, который я только что утром показывал ребятам.
- Стен?
Друг молчит, все в классе молчат. Ричи застыл с открытым ртом. Он смотрит на меня с каким-то презрением, как будто мы не целовались ночью. Я чувствую удар куда-то в желудок, от чего весь завтрак смешивается и хочет вырваться из меня. Я справляюсь с рвотными позывами, уши горят, а я кусаю внутреннюю сторону губы до крови.
И я понимаю. То, что было ночью – действительно было только ночью. Может, мне опять это приснилось? Показалось от нервного напряжения? А может, я все еще без сознания?
-Эдди, - тихо говорит Бетти. Я глубоко вдыхаю и снова оборачиваюсь на Ричи.
Если я никто и ничто для него, что ж, хорошо. Между нами нет ничего. Мы одноклассники и просто вынуждены жить под одной крышей. Окей. Ладно.
Он сделал мне больно, и если он чувствует ко мне хоть каплю чего-то – хотя бы дружеского… Я сделаю так же больно ему.
Я не хочу тратить время на другие мысли.
Я улыбаюсь Ричи так широко, как только могу. На мне голубая рубашка, красный свитер, а волосы я сегодня оставил слегка вьющимися. Я оборачиваюсь и подхожу к Бетти.
- Привет, Бетти! Классно выглядишь! Не хочешь прогуляться сегодня вечером? Как раз давно хотел тебе это предложить.
Все молчат. Стен выдыхает что-то типа: «Ну, ты и дурак», а Билл ойкает.
Мне не надо поворачиваться, чтобы услышать, как Ричи царапает паркет стулом, отодвигаясь от парты. А потом выходит из кабинета, громко хлопнув дверью прямо под аккомпанемент звонка.
А я смотрю на Бетти, смущенно улыбающуюся розовыми губами, и внутреннее ликую.
Хотя на самом деле, я просто стараюсь спасти разбитое сердце.
Да.
Я влюбился.
Но не в Бетти, которая строчит мне любовные письма.
А в Ричи.
Вот такие дела.
Комментарий к ГЛАВА 7.
надеюсь,я завтра приползу живая после работы и учебы
всем сладкий чмаф
========== Глава 8 ==========
Теперь все свободное время я проводил с Бетти. Я даже начал понимать Билла – оказывается, с девчонками может быть интересно. Мы не встречались в прямом смысле слова – ну, то есть, мы не гуляли за ручку и уж точно не целовались, хотя мне казалось порой, что она была бы даже не против. Я заметил, что на уроки в школу Бетти красит губы прозрачным, чуть с розовинкой, блеском, но когда мы шли с ней гулять – ее губы были девственно чистыми и гладкими, видимо, в расчете на поцелуй.
Я пока с этим не спешил. Как показала приктика – мне с поцелуями не везет. Мы общались с Бетти, гуляли, иногда после школы я заходил к ней делать уроки. Мы вместе с ней писали длинные сочинения по английскому, обсуждали прочитанные книги, которые задавали по литературе, мучались с точными науками. Билл, кажется, был только рад – ему теперь не надо было таскаться со мной и уделять мне время, раз я тоже, вроде как, нашел себе девушку. Я теперь сидел за одной партой с Бетти, а Стен собрал вои вещички и переехал к Майку Хэнлону, афроамериканцу, который перешел к нам в школу только в прошлом году. Они быстро подружились со Стеном на почве любви к какой-то баскетбольной команде.
Ну, а Ричи…
Я видел его только в школе и иногда дома. Вход в его комнату мне всегда был закрыт, да я туда особо и не рвался. По вечерам я слышал, как он играл на гитаре, терял аккорды, чертыхался и начинал снова. Я стучал ему в стенку и кричал, чтобы он заткнулся, на что он кричал мне, чтобы я пошел и отлизал у своей подружки. Смутно представляю себе, что это такое, но наверное, что-то не очень приятное. Я еще сильнее начинал стучать ему в стенку, пока не раздирал кожу на руке об узорчатые обои.
Родители пытались со мной поговорить. Они видели мои изменения, изменения в наших с Ричи отношениях. Я перестал делиться с матерью своими переживаниями, а на ее вопрос о том, кто та таинственная девочка, с которой я гуляю, я лишь что-то мычал в ответ и делал вид, что с головой ушел в домашнюю работу. Я стал позднее обычного возвращаться домой. Я перестал практически полностью общаться со Стеном, Биллом с Беверли, хотя последние особо и не переживали по этому поводу – их роман переживал самую бурную стадию.
Ричи снова отдалился и стал не больше, чем просто соседом. Я выжидал, пока он освободит ванную, и шел туда только когда слышал, что ключ в его комнате поворачивался. По вечерам он все так же неизменно пил чай с моими родителями и рассказывал им об успехах в школе. Я по ночам плакал от бессилья, и на утро подушка все еще хранила следы моих слез.
Я плакал не о себе, а о Ричи.
Как бы он ни раздражал меня, я все рано понимал, что я влюбился в него. Нельзя просто так впервые поцеловаться с человеком (пусть и даже с парнем, когда ты сам тоже парень), а потом сделать вид, что этого человека нет в твоей жизни. По ночам, когда я закрывал глаза, я снова вспоминал тот поцелуй, прокручивал в голове, как фотопленку, вспоминая всякие мелочи, по типу того, как Ричи слегка коснулся языком моей губы или с какой частотой он дышал, или как он положил руку мне на локоть и…
Когда я оставался у Бетти, и мы весте делали домашние задания, я часто ловил себя на мысли, что смотрю на нее, но вижу Ричи. Я смотрел на ее тонкие волосы-колоски и представлял пышную шевелюру Ричи, которая к вечеру была настолько запутанная, словно он не расчесывался неделями. Я смотрел на тонкую шейку Бетти, когда она что-то писала, и представил шею Ричи, бледную, в прожилках вен, которую он в минуты раздумий почесывал карандашом, оставляя на ней красные полосы. Я смотрел в зеленые глаза Бетти, а видел карие глаза Ричи.
Я сходил с ума.
Все чаще я стал ощущать то тянущее чувство «там», внизу, и не понимал, что делать. Бетти принималась объяснять мне про климат в Африке, а я сидел, как на иголках, ерзал, сжимал ноги , вспоминая Ричи.
И самое страшное…
Письма продолжали приходить.
Каждое утро, неизменно перед школой, в ящике было письмо. Я читал его по пути, один раз даже чуть не угодил под колеса автобуса. Я не мог понять, зачем она это делает? Мы вместе уже неделю, ну, не официально, но все же, а письма все приходят и приходят. Я складывал их в книжку, смотрел, как она распухает, и эти листки казались мне чем-то зловещим. Я не говорил Бетти про письма – я читал их, они мне нравились, она мне тоже, как человек, и пока мне это было достаточно. Я решил все же подождать, что будет после того, как я получу последнее письмо.
Но однажды, после очередного слишком откровенного, слишком голого письма, я все же спросил у нее:
- Зачем ты это пишешь?
- Ну… - она явно смутилась, - я так провожу свое свободное время. Может, в будущем стану журналисткой или писательницей. Эти мысли просто появляются в моей голове, и все. Я не знаю, куда их деть, если просто не записать их. Вот и все.
- У тебя хорошо получается, - говорю я, указывая на тетрадку, - правда.
- Спасибо, - сказала Бетти, смущенно улыбаясь, - ладно, не отвлекайся, у нас еще четыре задачи по математике.