Я перестал с ними здороваться! Всегда молча проходил мимо. Но они окликали меня ехидно, словно посмеиваясь, будто мимо прошел ненормальный! Еще бы! По их понятию, если парню за тридцать и он не женат, значит, тут что-то неладное! В их тоне звучала убежденная, якобы здравомыслящая снисходительность к убогому! А может, это мне просто казалось? Все может быть. Только в одном я уверен: человек неминуемо чувствует недоброжелательность…
Эти две бабки являлись для меня словно лакмусовой бумагой моего состояния, энергетической силы и независимости. Наверное, у каждого человека есть подобные бабки или другие люди, предметы, но не каждый человек обращает на это внимание. А может, я жертва отзывчивого воображения.
Они, эти бабки, сидели сегодня на лавке.
Меня обдало жаром, когда я их увидел. Мой взгляд забегал по сторонам, меняя объекты своего внимания, будто выбирая, на чем остановиться, но все вокруг было словно перепачкано нестерпимо-ощутимым присутствием этих двух несносных старух!
Прошмыгивая мимо своих одухотворенных врагов, я вспомнил один прием и стал смотреть прямо перед собой, но только усилием воли понизил резкость изображения в глазах. Это мне очень помогало! Мир становился расплывчатым, менее реальным.
— Здравствуйте, Сереженька, — снова ехидность послышалась мне вслед. — Что же ты проходишь и не здороваешься?!
… Я поднимался по лестничной клетке, грустный, опустошенный. Хотелось есть, даже ноги и руки дрожали.
Где-то впереди неожиданно открылась чья-то дверь.
— Сережа, — услышал я голос Вики.
— Да… — среагировал я и пошел на открытую дверь. Я боялся выглядеть резким — Вика обняла меня приветливо, но настороженно.
— Сережа, — прошептала она, — сегодня тобою интересовалась милиция.
— Как? И здесь тоже? — с печальной покорностью спросил я. Теперь Викино лицо туманилось перед моими глазами.
— Ты что, выпил? — робко поинтересовалась Вика.
— Любимая, — сказал.
— Сереженька, — снова обняла меня Вика, — что же ты натворил?!
— Я?! Я пойду, девочка… — опустошенно сказал я.
И я пошел к себе наверх…
Я открыл на ощупь ключом дверь в свою квартиру и вошел в прихожую. Из зала ко мне навстречу вышла взволнованная мама.
— У нас был следователь, он, насколько я знаю, обошел все квартиры в нашем подъезде. Что это значит, Сережа?
— Не знаю, — ответил я.
— Ты что-то натворил? — испуганно произнесла мама.
— Я? Нет… Вроде, нет…
— Что значит, вроде? — заволновалась мама еще больше.
— А что ему, следователю, было нужно? — словно приходя в себя, уже более заинтересованно спросил я и глянул на маму резко, и сразу же обрушилась на меня чудовищность и нелепость моего положения!
— Я так толком и не поняла, — отвечала мне мама, — но вопросы этот следователь задавал удивительные!
— Какие? — абсолютно опомнившись, спросил я.
— Самые различные… — Мама немного подумала. — Даже невероятно, к чему? К чему ему понадобилось знать, какая у меня была девичья фамилия? Где и кем я работаю, интересы? Все о твоем отце… Все о тебе и даже чем ты болел в детстве?
— А что еще он спрашивал?
— Еще многое… Часа два тут сидел, тебя дожидался, и все записывал мои показания. Да вот, — мама протянула мне какую-то бумажку. — Он оставил тебе повестку. Завтра ты должен будешь явиться к нему в отделение… Сынок! — негромко выкрикнула мама, кинулась и обняла меня. — Ну, что ты натворил? Родной!
— Мамочка, — заговорил я, обнимая ее за плечи. — Я даю тебе честное слово, что это какая-то чепуха! Поверь, завтра все прояснится! Иди спать, пожалуйста, я тоже устал. У меня был сегодня трудный день…
И мама, может, впервые за последние годы, как-то боком, недоверчиво оглядываясь, попятилась к себе в комнату.
Нет, есть я не стал. Я вошел к себе в комнату, сел на диван. Посидел несколько минут с закрытыми глазами.
— Да что это я! — насильно, будто оживляя себя от властительной дремоты, сказал я вслух.
Работу Корщикова я уже давно прочитал и успел вернуть ее обратно автору. Потому что мало что понял в прочитанном, я никак не отозвался о ней — промолчал, а Саша и не спросил. А вот Священная Книга Тота… Она манила меня, будто символ какой, хотя и не была на виду, но она озаряла мою комнату, привлекала…
Я встал с дивана и движением воли отбросил от себя весь хлам сегодняшних впечатлений. Несколько секунд они еще пытались снова обрушиться на меня, но я жестко удержал их на расстоянии.
Алеф
Давно я уже отпечатал Священную Книгу Тота, но долгое время не решался приступить к ее изучению. Я прочел только предисловие и Введение. Сражу же после промывки фотографии этой таинственной книги раскладывались по всему полу моей комнаты на газетах для сушки. Я брал по одной, еще влажной, фотографии и читал.
Остановившись на Первом Аркане, я понял, что нуждаюсь в осмыслении, и я отложил книгу до того момента, когда почувствую внутреннюю сосредоточенность, готовность к ее восприятию.
Теперь я, неожиданно для себя, вытащил запрятанные среди старых книг моей домашней библиотеки две стопки переплетенных фотографий, открыл первую и прочел с начала до конца — все пять параграфов Первого Аркана: "О Божестве Абсолютном; О Божестве Творящем, Его Триединстве и Божественном Тернере; О Мировом Активном Начале; О Воле и Вере; О Человеке совершенном и Иероглифе Аркана Первого".
Одного раза мне показалось мало, и я прочел все параграфы еще и еще раз.
Для того, чтобы лучше усвоить, ближе ознакомиться с материалом, я попробовал набросать своеобразный конспект-размышление на темы параграфов Первого Аркана.
Время шло быстро.
Я почувствовал, что устал. Тогда, допечатав на пишущей машинке последнюю страничку, своего, своеобразного конспекта-размышления — я отложил свое занятие в сторону. Теперь, я понимал, что, то, что я произвел сейчас, не совсем конспектразмышление, а скорее своеобразный, чуть ли не дословный перевод мною Владимира Шмакова на иной текст. Иначе говоря, то же самое, но намеренно другими словами. Допечатав, я почувствовал, что устал, и я оставил пишущую машинку, надежно спрятав все бумаги.
"По-моему, неплохой прием для осознанного запоминания и ориентировки в изучаемом", — подумал я и тут же добавил вслух:
— Все, на сегодня хватит.
Позвоночник
— Ива-ан! — отчаянно выкрикнул я.
Оказалось, что я стоял в небольшой квадратной комнате. В ней было все, абсолютно все черного цвета. Даже штора, за которой я предполагал окно, тоже была из черного бархата. Этот бархат, и стены вокруг, и потолок, и пол, — все имело какую-то пространственную, космическую глубину для взгляда, и вместе с тем я ощущал, именно ощущал, а не созерцал, что стены, и пол, и потолок, и штора все же являлись таковыми.
Невероятно, но я будто бы парил в безграничном пространстве квадратной комнаты, хотя и чувствовал опору под ногами, и мог прикоснуться к стенам. Только штору отодвигать я не решался.
В комнате царил неведомо откуда непонятный свет. Словно светилось само пространство и мне было почему-то необъяснимо страшно, жутко находиться здесь одному. Это был страх предчувствия.
Вдруг стена, что находилась напротив черной бархатной шторы, вспыхнула гаммой самых ослепительных красок!
Я отпрянул в сторону и стал протирать свои будто воспламененные, светящиеся во тьме глаза.
Наконец, мои глаза как бы потускнели, но точно фиолетовые угольки еще догорали в них. Я снова мог открыть глаза и видеть. Я обернулся и оторопел!
Боже мой! То, что я увидел, то, что теперь мог отчетливо различать и осознавать умом и сердцем, заставило меня остаться на месте в состоянии удивления и очарованности.