— Иван, ты меня слышишь?
— Да. Это я озадачился: что-то голос у тебя изменился. Ты проснулся?
— Нет. И голосом я говорю не своим, но все-таки своим.
— Около тебя кто-то есть и ты не можешь говорить?
— Да нет, все нормально, я стою здесь один, в телефонной будке.
— Откуда ты звонишь?
— Я недалеко от Центрального рынка, напротив храма.
— Я имею в виду — отсюда или оттуда.
— А, да нет, отсюда.
— Ясно, а что так стараешься не своим голосом говорить?
— Понимаешь, я тут не один, вернее, один, но не полностью. Этот тип смылся.
— Ты что, влез куда-то?
— Да, в председателя кооператива.
— Понятно. И что собираешься делать?
— Да есть кое-какие соображения.
— А что Эзоповым языком заговорил?
— Страхуюсь на всякий случай, откуда я знаю, как у тебя дела.
— Да нет, все нормально, можешь говорить напрямую.
— Хорошо, — сказал я и немного задумался: «Стоит ли все-таки Ивана привлекать, вмешивать в эти обстоятельства? Не должно бы мне поступать так слабо и подчеркивать в себе незадачливого ученика. И для меня медвежья услуга, и для Ивана — слабинка учителя».
— Ты что замолчал?
— Думаю, что сказать.
— Слушай, тебя что, заблокировали или сам играешь?
— Заблокировали.
— Ну это пустяк. Помочь?
— Думаю, что не надо. Это мое недоразумение, мне и расхлебывать.
— Ну, смотри, тебе виднее.
— Слушай, ты меня, Иван, извини, в случае чего я тебе позвоню, хорошо?
— Ладно.
— Как у тебя дела, Иван? Как живешь? Работаешь?
— Дела по-старому, правда, диссертацию успел защитить по медицине. Занятия продолжаю.
— Не женился?
— Женился, не так давно.
— Папкой скоро будешь?
— Да, эта проблема намечается.
— Поздравляю, — с грустноватым оттенком сказал я и тут же решил закончить разговор:
— Ну, ладно, Иван, я заканчиваю, пойду потихоньку.
— Ну ладно, пока, звони.
— Пока, Иван, — подытожил я и уверенно повесил трубку на автомат, и душа у меня заныла немного, вспомнились былые времена, когда я работал директором кинотеатра.
Я вышел из телефонной будки в слегка расстроенных чувствах, но с твердой уверенностью продолжать борьбу, хотя моя устремленная позиция и находилась в расплывчатом состоянии, пока я длительно присутствовал в Астрале, но здесь, на Земле, на физическом плане, среди вороха страстей телесного преобладания я снова захотел обладать своим земным телом, и мне даже порою уже бывало не то чтобы трудно, скорее грустновато в минуты необходимости покидать земное тело Гриши, ибо немало я уже в него вживался, и каждый раз, с ним расставаясь, я хотел возвращения. Я привыкал к нему, словно к одежде, без него я начинал себя чувствовать голым и даже, в какой-то мере, несовершенным, лишиться его для меня все больше начинало означать потерю любимой вещи, старого, удобного костюма, таким образом, я все больше привязывался к Гришиному физическому телу, и я еще не имел подобного опыта инородного вживления души на столь продолжительный срок, и потому не мог предвидеть, во что это все выльется, ведь не исключена была возможность, что моя инородная душа, насильственно вживленная в тело председателя кооператива, примет его, как благодатную почву, и пустит корни, но чувственные корешки уже появились, как очертания моей теперешней грусти.
«Вот так, — подумал я, — могу остаться Гришей».
И тут произошло вот уж совсем неожиданное: среди туманной суеты прохожих, среди хаотичного их движения, в густоте уличного шума промелькнуло поодаль от меня, как некий знакомый сгусток, напряжение, и оно обозначилось, активизировалось в моей памяти раньше, чем я это смог проанализировать, мне ничего не оставалось, как ринуться за своей импульсивностью, что за маленьким ребенком-шалуном, и стеснительно оправдывать ее поведение.
— Золотов! — не успев подумать, окликнул я человека в старом подранном костюме, совершенно обвисшем на его довольно упитанном теле.
Он стоял и крикливо рекламировал газету.
— Самая клеветническая газетенка! — подкрякивал он голосисто, потрясая пачкой газет у себя над головой. — Берите, покупайте, самая дешевая газетенка в городе!
Некоторые из прохожих неохотно, но останавливались: кто-то поглазеть на газетчика, а кто-то и вступить в перерекания с ним, подбросить ему какое-нибудь испачканное слово, другой останавливался, чтобы купить.
Золотов, продолжая выкрикивать и одновременно на ходу реализовывать свой товар, впился в меня глазами, лишь на мгновение отводя их, присматривая за публикой.