— Что-то я вас не припомню, — озадаченно говорнул он в мою сторону между рекламным слововоротом, — откуда мы знакомы?
— Я пристально слежу за молодой литературой, и с вашими стихами я тоже немного знаком, — начал оправдываться я, но уже понимая, что эта встреча мне не помешает, а наоборот, есть еще одна возможность укоротить астральную волю Магистра — Остапа Моисеевича, ибо я тут же припомнил обстоятельства, некогда столкнувшие меня с этим газетчиком.
— Вы читали мои стихи в сборнике? — как-то особенно сладко произнеся слово «сборник», поинтересовался Золотов, видимо, до сих пор это был его единственный наиболее весомый выход в печать.
— Да, — тут же соврал я, потому что знаком я был со стихами газетчика только по одному тому злополучному четверостишию, изуродованному на астральном экране опечатками, хорошо продуманными астральной шайкой, дабы остановить стихотворца в развитии и направить его образ жизни, наполнить творческим опустошением, деградацией и печальной запущенностью в окружении необъяснимых, неведомо откуда сгущающихся невзгод. В прошлый раз Золотов улизнул от меня, его судьба отшарахнулась от помощи, а мы бы могли помочь друг другу еще тогда, но теперь я не собирался упустить возникший случай поправить это дело.
— А правда, хороший сборник, — подбодрился Золотов, снова обращаясь ко мне, — целых шесть стихотворений моих! Вам понравились?
— Еще бы, — заискивающе поддакнул я, — вы настоящий поэт.
— Вы мои мысли читаете, — обрадовался газетчик, — тут недавно ко мне подходил мой знакомый, роман, говорит, издал, я ему так и сказал, как его там звали… фамилия у него дурацкая, а, Палецкий, так вот я ему так и сказал: «Ну, роман каждый Палецкий может написать, а вот шесть Стихотворений, — выразительно подчеркнул слово «стихотворений» Золотов, не каждый может опубликовать».
— Да, это точно, вы правы, — быстренько подтвердил я и принял серьезный вид, боясь, что Золотов усечет мою неискренность, потому что глаза у него были очень прожорливые по отношению к своей славе, а значит могли не упустить, подсмотреть мимолетные штрихи моего лица, означающие мое истинное отношение к так называемой поэзии этого газетчика.
Хотя астральная шайка вряд ли могла ошибиться в оправданности выбора своей жертвы, но мне все-таки не думалось, что этот тип Золотов и в самом деле может составить в перспективе авангард литературы. «Но он же сейчас остановлен, уничтожен», — отвечал я себе, чтобы не столь уж поддаваться своим столь чувствительным взглядам на этого человека в предоставленной мне данности. Но жизнь, она гораздо неожиданнее, чем предполагаем мы, и если смахнуть со стола «крошки», то обнаружится, на первый взгляд, замысловатая, но если присмотреться, логичная ее структура, клеенчатый рисунок.
— Послушайте, вы мне нравитесь! Я здесь недалеко живу, пойдемте ко мне, выпьем по чашечке кофе, — предложил Золотов мне.
— А что, я не против, — сразу же согласился я, логика жизни начинала оправдывать себя, подтверждать свое незримое существование.
— Все, — сказал Золотов, — ну их на хер, эти газеты. — И он нагнулся к своим ногам, подхватил черный обтрепанный портфель и ловко метнул в его нутро остаток нереализованного товара, затем он защелкнул портфель, подхватил его под мышку, ибо ручек не было, и добавил: — Ну что, идем?
— Я готов, — оживился и я, и мы задорно зашагали в гости к Золотову.
Дорога была мне знакома, тогда, в Астрале, следуя за Золотовым по пятам в надежде быть понятым, я хорошо запомнил ее.
Газетчик жил в нескольких минутах хотьбы от Центрального рынка, не доходя до Братского переулка, и мы с ним действительно шагали в ногу, как братья.
Дома Золотов предложил мне присесть на все тот же диван, ведомый мне по Астралу, с кулачищами выпрыгивающих пружин под шелушащейся обивкой, и предложил чаю, ибо кофе не оказалось: Золотов много перетряс банок и, наконец, из одной из них, хотя они все были из-под кофе, просыпались чайные крошки, и по все комнате теперь валялись пустые разноцветные банки.
— А я недавно женился, — осведомил меня стихотворец, — замечательная баба, правда, немножко горбатая, но я не смотрю на это, у нее душа прямая, — расхохотался Золотов. — Мы не расписывались, но все равно живем, не убегаем друг от друга, скоро она явится, и вы познакомитесь, только, пожалуйста, — перешел на шепот Золотов, — вы с ней поаккуратнее.
— А что? — тоже прошептал я, недоумевая.
— Ведьма, — сказал Золотов и добавил, — страшная.
— В каком смысле ведьма?
— В самом прямом.
— Да ну?
— Я вам говорю!.. С мертвецами, — негромко сказал стихотворец и огляделся по сторонам, — общается.
— Да уж, у вас не только стихи необычные, но и окружение тоже, хвалебно сказал я, и Золотову это понравилось.
— А вы как думали, иначе я бы никогда не написал эти шесть стихотворений, правда, в последнее время мне что-то не пишется, погрустневши, определился он и протянул мне чай в замусоленной чашке без блюдца. — Сахара нет, — добавил газетчик, — вчера кончился. Может, сейчас Ветистова притащит.
— А Ветистова это кто? — переспросил я, гадливо пригубливая чай, но делая это незаметно, чтобы не насторожить хозяина, не оттолкнуть его расположенность ко мне. Роль откровенного почитателя всегда сложнее роли критика.
— Как, вы не знаете, кто такая Ветистова?
— Нет, — отрицательно покачал я головой.
— Да это же она самая.
— Кто?
— Моя жена, а я разве вам не сказал об этом?
— Нет. То, что у вас есть жена, вы упомянули, но что именно она Ветистова, об этом ни слова.
— Странно, ну да ладно, хотите, я вам свои первые стихи почитаю, они, правда, не вошли в сборник «Счастливый сон», — Золотов рылся в шкафу. Но, сами понимаете, редактура у нас «без слуха», так сказать, да и потом, разве можно вместить всю мою открытую душу… печатные площади ограничены, — надменно произнес стихотворец, и развел руками, и важно оттопырил нижнюю губу, в одной руке у него уже находилась тетрадка, такая же замусоленная, как и предложенная мне кружка с чаем.
Теперь Золотов присел со мной рядышком, разлистнул эту тетрадь и сказал: — Вот, оно открылось — его и прочту, напоминаю, это из первых моих стихов.
— Да-да, — подтвердил я и принял внимательный вид, — читайте.
И Золотов нараспев задекламировал: