И она слегка оперлась о стол. Тем временем Галатея развязала шнурки, коими письма были стянуты столь туго, что вода им совсем не повредила. Обнаружилось все же несколько влажных листков, кои она распрямила как можно бережнее, дабы не порвать, и разложила на столе. А первое письмо, попавшее ей в руки, было таким:
Что такое Вы замыслили, Селадон? В какой конфуз собираетесь попасть?
Поверьте дружескому совету, оставьте намерение служить мне, для него слишком много препон: на какое счастие Вы надеетесь? Я столь несносна, что сие значит желать невозможного: потребовалось бы служить, страдать, лишь на меня глядеть и лишь мне поклоняться. И не думайте, что я могла бы удовлетвориться чем-либо иным, обойтись лишь наполовину исполненным желанием. Я подозрительна, я ревнива, меня трудно завоевать и легко потерять, я скоро гневаюсь и трудно прихожу в себя, малейшее подозрение становится во мне уверенностью, мои желания должны восприниматься как приказы, мои суждения — как резоны и мои повеления — как незыблемые законы. Поверьте же мне, Пастух, не входите в сей опасный лабиринт и постарайтесь избежать гибельной участи. Я понимаю себя лучше, нежели Вы, не воображайте, что сможете в конце концов изменить мою натуру, я скорее сломаюсь, чем согнусь. И не сетуйте на меня потом, ежели теперь не поверите в то, что я Вам сказала.
— Я буду не я, — молвила Галатея, — ежели Пастух сей не влюблен, ибо это весьма многообещающее начало.
— Можно не сомневаться на сей предмет, — добавила Сильвия, — ибо он весьма благовоспитанный человек.
— А как на Ваш взгляд, — обратилась к ней Галатея, — непременно ли следует быть влюбленным, дабы стать благовоспитанным?
— Да, Госпожа, — ответила Сильвия, — насколько я слыхала; ибо ведь Влюбленный не желает ничего более, как быть любимым; дабы быть любимым, следует стать обходительным, а быть обходительным и есть то самое, что делает человека благовоспитанным.
На этих словах Галатея передала ей слегка влажное письмо подсушить над огнем, и взялась за второе, в коем говорилось следующее:
Вы не хотите верить, что я люблю Вас и желаете; дабы я верила Вашей любви. Но ежели я вовсе не люблю Вас, какое преимущество дает Вам моя уверенность в Вашей приязни? Думаете ли Вы, что ежели я тому поверю, то сие обяжет меня к чему-либо?
— До чего же властно, — сказала тут Галатея, — держит себя сия Пастушка.
— Однако она не оскорбляет этим Пастуха, — ответила Сильвия, — ибо с самого начала предупредила его. И, правду сказать, коли это та, что я думаю, у нее к тому есть некий резон, ибо она — прекраснейшая и совершеннейшая особа среди всех, кого я когда-либо видела. Зовется она Астреею, а убеждает меня в том имя Филиды, ибо я ведаю, что Пастушки сии — преданнейшие подруги. К тому же, хоть и сказала я Вам о чрезвычайной красоте ее, это еще наименьшее из ее достоинств, ибо она обладает такими совершенствами, что эта наименее заметная.
Такие речи лишь снова и снова ранили Галатею, ибо открывали перед нею, сколь много трудностей в замысленном ею. И так как она не желала, чтобы Сильвия знала об этом более, чем теперь, она вновь связала письма и улеглась в постель, охваченная множеством разнообразных мыслей. В сих размышлениях понемногу и сморил ее сон.
[…]
Книга IV
Галатея, глубоко всем этим задетая, все время, пока длилась болезнь Селадона, почти не отлучалась от его постели, а когда все же вынуждена была покидать его для отдыха, либо для другого занятия, она чаще всего оставляла там Леониду, коей поручила не упускать ни единого случая убеждать Селадона в своем добром расположении к нему, думая, что подобным способом она в конце концов внушит ему надежду на то, что запрещает ему его положение. И, конечно, Леонида отнюдь не обманывала Галатею: ибо, если она и хотела, чтобы был вознагражден Линдамор, все ее продвижение при дворе зависело от Галатеи, и она вовсе не имела намерения ей перечить. Однако Амур, привычно забавляющийся предосторожностями влюбленных и находящий удовольствие в расстройстве их намерений, посредством бесед Леониды с Селадоном сделал ее более благосклонной к тому, с кем она говорила, чем к тому, кто был занят ратными делами. Ибо постоянное созерцание сего Пастуха, у коего не было недостатка в тех качествах, что внушают любовь, заставило ее узнать, что красота имеет столь много тайных сношений с нашей душою, что нельзя позволять ей свободно проявлять свое могущество, не подвергаясь опасности стать ее жертвой.