[…]
Книга II.
В ту пору, как подобные вещи происходили между Пастухами и Пастушками, три прекрасные Нимфы окружили Селадона в Изурском дворце наинежнейшими заботами, на которые они только были способны; но действие воды было столь тяжким, что к каким бы средствам они не прибегали, он не мог открыть глаз, проявляя признаки жизни лишь биением сердца. Прежде, чем он пришел в себя, прошел остаток дня и часть ночи. Когда же раскрыл он глаза, то немало подивился тому, где находится, ибо он слишком хорошо помнил случившееся с ним на берегу Линьона и то, как отчаяние заставило его броситься в реку. Не ведая, каким образом очутился он в таком месте, смущенно поразмыслив об этом некоторое время, Селадон стал спрашивать себя, жив он или умер.
— Коли я жив, — говорил он себе, — неужто возможно, чтобы жестокость Астреи не умертвила меня? А ежели я мертв, так чего ищешь ты, о Амур, в этом царстве теней? Не довольно ли тебе отнятой у меня жизни? Не хочешь ли ты и на золе моей разжечь старинное пламя?
И, так как жгучая боль, причиненная ему Астреей, вовсе не утихла, обращая по-прежнему к ней свои помыслы, он продолжал:
— А вы, жестокие воспоминания о прошедшем счастии, отчего рисуете мне досаду Астреи, утратившей меня, и тем бередите мое подлинное горе ее воображаемым огорчением, тогда как вы должны скорее утешать меня надеждой на удовольствие, каковое испытывает ее ненависть ко мне?
В бесконечных подобных размышлениях бедный пастух заснул сном столь долгим и крепким, что Нимфы смогли, придя проведать его и найдя спящим, тихонько приоткрыть окна и занавеси и усесться вокруг, дабы получше разглядеть. Галатея, глядя на Селадона некоторое время, первой произнесла негромко, дабы не разбудить его:
— До чего же изменился сей Пастух в сравнении со вчерашним его состоянием, как быстро вернулись к нему краски жизни. Я отнюдь не жалею о трудностях поездки, ибо мы спасли ему жизнь. Тем более, что, по Вашим словам, моя милая (обратилась она к Сильвии), он из весьма почтенного в здешнем краю рода.
— Госпожа, — ответила Нимфа, — сие несомненно, ведь отец его — Альсипп, а мать — Амариллида.
— Как, — переспросила первая, — тот ли это Альсипп, о коем я много слыхала, кто для спасения друга пробрался в Уссон, темницу вестготов?
— Тот самый, — сказала Сильвия. — Месяцев пять-шесть тому я встречала его на празднестве, устроенном в тех селениях, что расположены вдоль берега Линьона. Он сразу же показался мне достойным внимания, и я задержала на нем взгляд: сама внушительность убеленной сединой бороды его и почтенная старость заставляли каждого почитать и уважать его. Что же до Селадона, припоминаю я, что из всех молодых пастухов лишь он да Сильвандр осмелились приблизиться ко мне; от Сильвандра я узнала, кто таков Селадон, а от Селадона — о Сильвандре; и в манерах и в речах обоих было нечто столь благородное, что не укладывается в образ Пастуха.
В то время, как Сильвия говорила, Амур, дабы потешиться над хитростью Климанта и Полемаса, каковая была причиною прихода Галатеи на то место, где она нашла Селадона, стала вселять в сердце Нимфы новую любовь: ибо все время рассказа Галатея неотрывно глядела на Пастуха, и похвалы его добродетели, расточаемые Сильвией, в купе с его красотою, действуя одна — на зрение, другая — на слух, совершили вместе переворот в ее душе. Сие приключилось тем скорее, что она была приготовлена к тому обманом Климанта; он же, прикинувшись магом, предсказал ей, что тот, кого встретит она в указанном месте, должен стать ей мужем, ежели не хочет она оказаться несчастнейшей особою в мире. Об этом договорился он с Полемасом, каковой как будто невзначай отправился бы туда в назначенный срок, дабы павшая жертвой хитрости Галатея возжелала бы стать его женою, ибо иначе препятствием сему служило чувство, питаемое ею к Линдамору. Но фортуна и Любовь, кои смеются над предосторожностями, совершили так, что в ту самую пору очутился там Селадон, о чем я вам уже рассказал. И вот Галатея, желая полюбить этого Пастуха, принялась осуществлять замысленное, представляя все, касающееся до Селадона, в самом любезном свете. Видя, что он все не просыпается, решила она дать ему спокойно отдохнуть, тихонько вышла и отправилась предаваться свои новым размышлениям.