— Как, госпожа, — спросила ее Леонида, — не хотите же Вы полюбить Пастуха? Неужто Вы забыли, кто Вы такая?
— Отчего же, Леонида, я помню об этом, — ответила Галатея, — но Вы должны бы знать, что Пастухи — столь же почтенные люди, как Друиды и Рыцари, что их благородство столь же велико, сколь и у тех, и восходит к тому же древнему корню, что занятия, коим мы предаемся, не могут изменить нашего происхождения. Коли Пастух сей высокого рождения, почему бы не счесть мне его столь же достойным меня, сколь и любого другого.
— И все же, Госпожа, — заметила Леонида, — он Пастух, как ни хотели бы Вы представить его в ином свете.
— И все же, — отвечала Галатея, — он благовоспитанный человек, и Вы могли бы его так титуловать.
— Но, Госпожа, — возразила Леонида, — Вы, столь знатная Нимфа, вслед за Амасидой, — хозяйка всего этого прекрасного края, Вы так безрассудно смело решитесь полюбить человека из простых, деревенщину? Пастуха? Ничтожество?
— Моя дорогая, — возразила Галатея, — оставим подобные оскорбления, припомните, что и Энона стала Пастушкою ради Париса, а, утеряв его, скорбела и плакала горючими слезами.
— Госпожа, — вставила тут Леонида, — последний был сыном царя; к тому же чужая ошибка должна бы предостеречь Вас от совершения схожей с нею собственной.
— Коли это ошибка, — отвечала та, — я отношу ее за счет Богов, кои дали мне подобный совет посредством оракула их Друида; касательно же того, что Селадон не столь благородной крови, как Парис, то Вы, милочка, не способны рассуждать, ежели это говорите: разве не общее имеют они происхождение? Разве не слыхали Вы, что поведала Сильвия об отце его? Надо бы Вам знать, что Пастухи они не потому, что не имеют средств жить иначе, а потому, что предались посредством сладостной сей жизни благопристойному досугу.
— Но как же, Госпожа, — вставила вновь Леонида, — можете Вы забыть по этой причине привязанность и ухаживания любезного Линдамора?
— Мне не хотелось бы, — молвила Галатея, — забвением отплатить за его служение, но не желала бы я и того, чтобы моя приязнь, каковую могла бы я к нему питать, разрушила бы все мое благополучие.
— Ах, Госпожа! — воскликнула Леонида, — вспомните, сколь верен Вам он был.
— Ах, дорогая моя, — отвечала Галатея, — посудите, что значит быть постоянно несчастной.
— Что до меня, — произнесла Леонида, то подобные предписания Амура смущают меня и я не знаю, что сказать, кроме того, что абсолютная привязанность, бесконечная верность, долгие ухаживания и непрестанная услужливость не должны бы так благосклонно приниматься, либо, принятые, заслуживают быть оплаченными другою монетою, нежели измена. Ради Бога, Госпожа, подумайте, сколь много ошибаются предсказатели чужой фортуны, да и чаще всего это лишь смутные картины, навеянные их грезами; сколь много серед них лжецов, ибо из сотен предсказываемых ими событий, едва ли одно сбывается; сколько невежд, ибо вторгаясь в будущее счастие других, не могут они обрести своего собственного. Не позволяйте же невероятным речам этого человека безжалостно отвергнуть персону, столь преданную Вам. Вообразите, до чего сильно любит Вас Рыцарь, какую битву вел он с Полемасом и каково было его отчаяние, какое страдания уготованы ему теперь Вами, какие способы смерти начнет он искать отныне для себя, когда обо всем узнает.
Галатея, покачав головой, отвечала:
— Видите ли, Леонида, речь идет уже не о выборе между Линдамором и Полемасом, как некогда, но обо всем моем счастии либо горе. Ваши рассуждения хороши для Вас, ибо Вы разделяете мою беду лишь сочувствием; для меня же они опасны, ибо не на день, а навсегда грозит мне от этого несчастие. Будь я на Вашем месте, а Вы — на моем, быть может, я советовала бы Вам то же, что и Вы мне; но вечное неблагополучие меня ужасает. Что же до выдумок тех особ, о коих Вы говорите, хотела бы я верить из любви к Вам, что предсказанное не сбудется, но, возможно, оно все же случится. Скажите же мне на милость, сочли бы Вы благоразумной персону, которая ради удовольствия другого может позволить своей жизни колебаться между вероятным добром и вероятным злом? Коли Вы любите меня, никогда не говорите со мною об этом, ибо иначе я сочту, что Вам важнее благополучие Линдамора, а не мое. Что же до него, не сомневайтесь, он утешится иным способом, нежели смертью: ведь рассудок и время всегда смягчают подобное неистовство; да и правду сказать, скольких в той же мере отчаявшихся видели Вы, кто некоторое время спустя, не раскаялся бы в своем отчаянии?