Он рассмеялся, закинув голову, и взял обе мои руки в свои. Вот тогда-то он и начал рассказывать о себе. Точнее, перечислял какие-то сведения, но они не объясняли, что он за человек. Каков он — это мне предстояло узнать самой.
Вдруг я спохватилась:
— Там ребята ждут!
Я встала, чтобы забрать выпивку и вернуться за столик, но бармен тронул меня за локоть и спросил:
— А вы можете дождаться, пока я закончу смену? Обычно я после работы прогуливаюсь по Хэмпстед-Хит. — Улыбка. — Все-таки сходит за природу, другой тут не найдешь.
Я согласилась, отнесла друзьям выпивку, и мы просидели в пабе еще с час, а потом они засобирались по домам, а я осталась. На прощание Сюзанна многозначительно улыбнулась и помахала мне. Паб постепенно пустел, а когда пробило полночь, бармен освободился, и мы вместе вышли на улицу. Душный день с раскаленным, липким воздухом, какой только и бывает в жару в большом городе, не приспособленном для такой погоды, миновал. Наступила ночь, теплая и бархатистая, словно прогретая вода. Мы двинулись в парк.
Он рассказал, что в Лондоне он уже не первый месяц, а до этого, уехав из Окленда, путешествовал по Юго-Восточной Азии, Ближнему Востоку, Греции и Италии. А теперь зарабатывает на обратный билет. Вообще-то, он морской биолог, но перспектив найти работу по специальности никаких. Раньше работал в Тасмании, на рыбной ферме, но платили скверно, бросил и решил поехать в Европу. Чем займется дальше, он пока не знал, но собирался домой. В Новую Зеландию. Которую я себе представляла крайне смутно. Самая далекая страна на земле… Я всю жизнь путешествовала, но в Новой Зеландии не бывала никогда. А он говорил об этой стране увлеченно и страстно.
Звали его Джеймс Макфарленд.
Так у нас и повелось с того вечера: когда Джеймс заканчивал работу, мы шли гулять по Хэмпстед-Хит. Я приезжала из Найтсбриджа, где располагалась галерея, и просиживала вечер в баре за пивом, наблюдая, как Джеймс работает. Я смеялась просто от радости, что вижу его, слышу его голос. Мне казалось, я раньше никогда не смеялась и не испытывала радости. А теперь вот кажется, что тогда я и получила всю отпущенную судьбой радость и больше ее не будет.
Джеймс сказал, что пообещал матери приехать к Рождеству. Поэтому я знала, что общаться нам уже недолго. У меня четких планов не было. Я прожила в Лондоне уже почти год, не особенно задумываясь о будущем. Знала, что издатель ждет от меня второй книги, и потихоньку писала. Работа в галерее позволяла прожить вполне прилично. Сюзанна платила щедро; как и я, она жила сегодняшним днем, а потому не уговаривала меня подумать о стабильной работе. С квартиры Йохана в Стокгольме я съехала, оставила там лишь книги и кошку. Наверно, мне хотелось, чтобы был запасной вариант, было куда вернуться. Но не сейчас, а когда-нибудь потом.
Джеймс жил в квартире на последнем этаже пятиэтажного дома неподалеку от паба. Хозяева на время уехали в другую страну, и Джеймс согласился присмотреть за жильем. Впервые он привел меня туда дождливым октябрьским воскресеньем. У Джеймса был выходной, и мы уже успели сходить в еврейскую булочную в Голдерс-Грин за бубликами. Потом пережидали дождь в Спаньярд-Инн и пили пиво, но погода так и не прояснилась.
Вообще-то, я никогда не могла похвалиться крепкой памятью. Мама вечно твердила, что у меня голова дырявая и я всё путаю. Но в те месяцы с Джеймсом я запоминала каждый час, каждый день, словно для каждого у меня в памяти нашлась отдельная ячейка, и эти воспоминания до сих пор хранятся там — я могу извлечь и развернуть любое, и окажется, что оно не поблекло и не потускнело от времени. Я помню все, как если бы это было вчера. Как Джеймс смотрел на меня за столиком в пабе. Его руки на бокале с пивом. Мои черные носки, полинявшие, когда я промочила ноги — разулась у него дома и обнаружила, что ступни все черные. Помню легкий шорох, с которым его руки задевали мое лицо, когда Джеймс насухо вытирал мне волосы полотенцем. Помню маленькую спальню, которую занимал в той квартире Джеймс. Узкую кровать, на которой мы лежали. Все получилось очень нежно и неспешно, хотя, казалось бы, от такой бурной влюбленности надо было ожидать и бурной страсти. Мы любили друг друга ласково, с открытыми глазами. Будто одновременно находились и в прошлом, и в настоящем, и в будущем и не хотели упустить ни единой подробности нашей любви.
Потом Джеймс дал мне свой потертый красный халат, взял за руку и повел в кухню. В тот день я впервые увидела, как он готовит. Руки его двигались проворно, умело: разбивали яйца, нарезали молодой лук и помидоры. Я могла бы о каждом из его пальцев рассказать по отдельности! Что за чудесные руки у него были… Они доставили такое удовольствие моему телу и так бережно, вдумчиво обращались с пищей. А позже я видела, как ласков он с теми, кого любит, — с людьми и животными. И как ловко управляет автомобилем. Но все-таки прежде всего я помню его руки в минуты любви. На моей коже. Помню каждое его прикосновение.