"Под окном, во тьме ночной
Кто играет, словно стонет?"
Тот, кто с глаз твоих долой
Сослан, и скорбит — и гонит
5 Грубый свет звезды иной.
"Ты ли тянешься к огню
С прежней пылкою мольбою?"
Друг мой! Грезы сохраню
И, оставленный тобою,
10 Сгину, если изменю.
"Все рассеется, как сон,
Лишь настанет час разлуки."
Нет, бессилен сей закон:
В сердце, полном смертной муки,
15 Облик твой запечатлен.
"Все пройдет с теченьем дней.
Время людям неподвластно."
Станет суть вещей ясней.
Горлинке, влюбленной страстно,
20 Суждено любить сильней.
"Ты забудешь о любви
В вихре новых увлечений."
Ликов ангельских рои,
Хор красавиц — только тени,
25 Тени бледные твои.
"Эти мысли возлелей!
В них елей и свет небесный..."
Отчего ты стала злей?
Никогда, цветок прелестный,
30 Не казалась ты милей.
"От любви невзгоды сплошь.
Ты устанешь и остынешь."
Как в безумье ни трясешь
Сей кинжал — любви не вынешь:
35 Глубже в сердце всадишь нож.
"Приходить сюда не смей!
Мне покоя здесь не стало."
Я лишусь блаженных дней,
Только б ты тревог не знала.
40 Здесь причал души моей.
"Ну, беги! Довольно сцен!
Аргуса[111] не дремлет око!"
О богиня перемен!
О Фортуна! Ты жестока.
45 Покидаю милый плен.
перевод В. Леванского
Она исчезла. Горю нет конца...
Бесплотно и бесследно, как виденье.
Из зеркала исчезло отраженье,
4 Хоть сердце сохранило лик ея.
Клянусь, я был невинней мудреца,
Когда в невероятном ослепленье
Все зеркала заставил в исступленье
8 Служить свеченью одного лица.
Но хватит плакать. Ожерелье слез
Мне не вернет утерянного Бога.
Будь проклят паж, который факел нес,
Будь проклят Кучер, проклята дорога.
Ты поровну на всех проклятья раздели.
14 Я трижды проклят сам за то, что был вдали.
перевод И. Озеровой
О боль разлуки — Стеллы нет со мной;
О ложь надежды лестной! С честным ликом
Она лгала, что в этом месте диком
4 Увижусь я со Стеллой неземной.
Вот я стою над крутизной,
Страдание во мне созрело криком,
Но в ослепленье жалком и великом
8 Хочу молиться я тебе одной.
Здесь вижу много я прекрасных Дам,
Плетущих кружева беседы нежной,
Но в сердце им я заглянуть не дам,
В их утешенье привкус неизбежный
Целебной лжи, которая всегда
14 Несет туда веселье, где беда.
перевод И. Озеровой
О Стелла, ты одна — Источник счастья,
Стихиями ты властвуешь вполне,
И прежде, чем служить хоть как-то мне,
4 Они идут к твоей монаршей власти.
Так дай же сердцу отдых — хоть отчасти,
Оно страдает по твоей вине,
И мыслям дай Приказ, дабы оне
8 Вершили труд свой[112], не страшась напасти.
Как Королева, отошли мой разум,
Пусть он, тебе покорствуя, сполна
Сработает все, что обязан, разом:
Позор слуги — Хозяина вина.
Не дай глупцам себя во мне хулить
14 И "Вот любовь!" с презреньем говорить.
перевод Л. Темина
Когда беда (кипя в расплавленном огне)
Прольет на грудь расплавленный свинец,
До сердца доберется, наконец,
4 Ты — свет единственный в моем окне.
И снова в первозданной вышине
К тебе лечу, как трепетный птенец,
Но горе, как безжалостный ловец,
8 Подстережет и свяжет крылья мне.
И говорю я, голову склонив:
Зачем слепому ясноликий Феб,
Зачем глухому сладостный мотив,
И мертвому зачем вода и хлеб?
Ты в черный день — отрада мне всегда,
14 И в радости лишь ты — моя беда.
перевод И. Озеровой
Когда благородный Эдвард Уоттон и я находились при императорском дворе [114], искусству верховой езды нас обучал Джон Пьетро Пульяно, который с великим почетом правил там в конюшне [115]. И, не разрушая нашего представления о многосторонности итальянского ума, он не только передавал нам свое умение, но и прилагал усилия к тому, чтобы обогатить наши умы размышлениями, с его точки зрения, наиболее достойными. Насколько я помню, никто другой не наполнял мои уши таким обилием речей, когда (разгневанный малой платой или воодушевленный нашим ученическим обожанием) он упражнялся в восхвалении своего занятия. Он внушал нам, что они и хозяева войны, и украшение мира, что они стремительны и выносливы, что нет им равных ни в военном лагере, ни при дворе. Более того, ему принадлежит нелепое утверждение, будто ни одно мирское достоинство не приносит большей славы королю, чем искусство наездника, в сравнении с которым искусство управления государством казалось ему всего только pedanteria [116]. В заключение он обычно воздавал хвалу лошади, которая не имеет себе равных среди животных: она и самая услужливая без лести, и самая красивая, и преданная, и смелая, и так далее в том же роде. Так что не учись я немного логике [117] до того, как познакомился с ним, то подумал бы, будто он убеждает меня пожалеть, что я не лошадь. Однако, хоть и не короткими речами, он все же внушил мне мысль, что любовь лучше всякой позолоты заставляет нас видеть прекрасное в том, к чему мы причастны.
вернуться
Аргус (греч. миф.) — многоглазый великан, всегда бодрствующий.
вернуться
...дабы оне // Вершили труд свой... — Возможно, речь идет о предложении сэра Генри сыну сопровождать его в Ирландию или о политической деятельности Филипа Сидни вообще. Итак, Астрофил оставляет Стеллу ради политической деятельности, о которой Ф. Сидни мог только мечтать до ноября 1585 г.
вернуться
Приводим ранее не публиковавшийся перевод Л. Темина:
Когда печаль, сердечное горенье
Прожгут меня до сердца, — может быть,
Тот темный вход сумеет осветить
4 Любви к тебе и радости свеченье.
Мысль о тебе рождает Наслажденье,
Гнездо души готов я разорить —
Но где тогда Отчаянью царить?
8 Исчезли крылья — Ночь покрыла сенью
И низко-низко голову мне гнет:
На что страдальцу Фебовы скарбницы? —
Коль к Дню закрыт железной дверью ход.
Так странно, ах, твой труд во мне творится:
Одна ты Радость в горестях мирских,
14 Одно ты Горе в радостях моих.
вернуться
Когда благородный Эдвард Уоттон и я находились при императорском дворе... — Филип Сидни и Эдвард Уоттон (1548-1626) — придворный и дипломат — провели зиму 1574-1575 гг. при дворе императора Максимилиана II в Вене.
вернуться
...который с великим почетом правил там в конюшне. — Должность конюшего была очень почетной при королевских дворах в XVI в.
вернуться
...не учись я немного логике... — Находясь в 1574 г. в Падуе, Сидни слушал лекции известного итальянского философа Забареллы (1533-1589), следовавшего учению арабского мыслителя Аверроеса и трактовавшего поэзию как часть логики. Еще раньше в Оксфорде Сидни познакомился с логикой Аристотеля (см. примеч. 48).