Теперь настало время оценить этот третий, последний вид Поэзии по его воздействию на людей и потом рассмотреть его подвиды. Тогда, коль скоро ничто не вызовет осуждения, то, я надеюсь, и приговор окажется более благоприятным. Очищение разума, обогащение памяти, укрепление суждения и освобождение воображения — это то, что обычно называется нами учением; под каким бы именем оно ни являлось и к какой бы ближайшей цели ни было направлено, конечная его цель — вести и увлекать нас [171] к тем высотам совершенства, какие только возможны для недостойных душ, оскверненных пристанищем из праха. В зависимости от склонности человека оно взрастило и множество представлений о пути к совершенству: одни думали, будто столь счастливый дар приобретается знанием, и поскольку нет выше и божественнее знания, чем постижение звезд [172], то они предались Астрономии; другие, убедив себя, что сравнятся с богами, если познают причины явлений, сделались натурфилософами и метафизиками; кого-то поиск упоительного наслаждения привел к Музыке, а точность доказательства — к Математике. Но все — и те, и другие — были подвластны желанию познать и знанием освободить свой разум из темницы тела, и возвысить его до наслаждения его божественной сущностью. Но когда на весах опыта обнаружилось, что астроном, устремленный взором к звездам, может упасть в канаву, что пытливый философ может оказаться слепым в отношении самого себя и математик с кривой душой может провести прямую линию, тогда-то, вопреки разным мнениям, было доказано, что все эти науки лишь служанки, которые, хоть и имеют свои собственные цели, все же трудятся во имя высшей цели, что стоит перед госпожой наук, греками нареченной архитектоникой. Эта цель заключается (как я думаю) в познании сущности человека, этической и политической, с последующим воздействием на него. Так, если ближайшая цель седельника сделать хорошее седло, то его дальняя цель — служить более благородному делу верховой езды; цель же наездника — быть полезным военному делу, а воина — не только совершенствоваться в своем ремесле, но и выполнять воинский долг. Если конечная цель земного познания есть нравственное совершенствование, то те искусства, которые более всего ему служат, справедливо обретают право быть вознесенными над всеми остальными.
Теперь, если нам удастся, мы воздадим должное нравственному величию поэта, отведя ему место впереди остальных соперников, среди которых главные претенденты — философы-моралисты. Я вижу, как они шествуют с видом мрачным и серьезным, выражая таким образом нетерпимость к пороку, с какой небрежностью они одеты, дабы все стали свидетелями их презрения к показному, как держат они в руках книги, в которых клеймится тщеславие и на которых написаны их имена, как софистски отрицают они хитроумие и как злятся на того, в ком видят мерзкий грех злобы. Эти люди щедро раздают на своем пути понятия, категории и классификации и с презрительной суровостью вопрошают, возможно ли найти путь, который поведет человека к добродетели столь же быстро, как тот, который учит, что есть добродетель, и учит, не только разъясняя человеку ее сущность, причины и следствия, но и обличая ее врагов — порок, который должен быть уничтожен, и его служанку — страсть, которую необходимо смирить? Он показывает и общие свойства добродетели, и ее особенности и, кроме того, устанавливает, как выходит она за пределы маленького мирка одного человека и управляет целыми семьями и народами.
172
...нет выше и божественнее знания, чем постижение звезд... — Ср. "Астрофил и Стелла", сонет 19.