Историк едва ли уступит моралисту право на столь длинную речь, в великом гневе он будет отрицать, что в наставлении на путь добродетели и добрых деяний могут быть равные ему, нагруженному старыми, изъеденными мышами манускриптами, делающему умозаключения (большей частью) на основании утверждений других историков, великий авторитет которых покоится на славной фундаменте слухов. С немалыми трудностями согласовывает он утверждения различных авторов, чтобы отыскать истину в их пристрастиях. Он более сведущ в том, что было тысячу лет назад, чем в своем времени, и в ходе истории он разбирается лучше, чем в беге собственного разума. Он любопытен к древности и равнодушен к новизне. Он невидаль для юношей и деспот в застольной беседе. "Я, — говорит он, — testis temporum, lux veritatis, vita memoriae, magistra vitae, nuncia vetustatis [173][174]. Философ учит добродетели спорной, я же добродетели активной; его добродетель прекрасна для живущей в безопасности Академии [175] Платона, моя же открывает свое благородное лицо в битвах при Марафоне, Фарсале, Пуатье и Азенкуре [176]. Философ учит добродетели с помощью отвлеченных понятий, я же призываю вас идти по следам тех, кто прошел прежде вас. Опыт одной жизни заключен в учении мудрого философа, я же даю вам опыт многих веков. Наконец, если он создает песенник, то я возлагаю руку ученика на лютню, и если он проводник света, то я — свет".
Потом он приведет один за другим бесчисленные примеры того, как мудрейшие сенаторы и государи верили в значение истории, и Брут, и Альфонс Арагонский [177], и кто не поверит, коли в том есть надобность? Нас же длинная нить их спора приводит к такому заключению: один из них учит наставлением, а другой — примером.
Кто же будет судией (спор идет за то, какую из форм считать высочайшей в школе познания)? Справедливость, как мне кажется, требует назвать поэта; и,если не судией, то мужем, которому надлежит отобрать высший титул у них обоих и тем более у прочих наук-служанок. Теперь мы сравним поэта с историком и философом, и если он превзойдет их обоих, тогда уж никакому ремеслу на земле не сравниться с поэзией. При всем нашем почтении к нему, об искусстве неземном мы не будем говорить, и не только потому, что его пределы превосходят пределы земных искусств, как вечность превосходит мгновение, но и потому, что оно живет в каждом из них. Что до юриста, то хотя jus [178] являет собой Дочь Справедливости и Справедливость есть главная добродетель [179], все же благотворно воздействует он на людей скорее formidine poenae [180], нежели virtutis amore [181][182], или, правильнее сказать, не столько он стремится сделать людей лучше, сколько предотвратить злоумышление одних против других; его не заботит, что плох человек, — был бы он хорошим гражданином; он стал необходимым благодаря нашим злодеяниям и почтенным благодаря этой необходимости; потому нет у него права находиться рядом с теми, кто искореняет безнравственность и сеет добро в самых потайных уголках наших душ. Только эти четверо так или иначе имеют дело с познанием людских нравов, что является высшей формой познания; и тот, кто лучше взращивает его, заслуживает большей похвалы.
Таким образом, победу одерживают философ и историк: один благодаря наставлению, другой — примеру. Но оба они, не соединяя в себе обоих, далеки от цели. Философ ведет нас к простому правилу столь тернистой дорогой доказательств, столь непонятно выраженных и столь туманных для постижения, что тот, у кого нет в помощь другого проводника, до старости проблуждает в поисках достойной причины стать честным человеком. Философия основывается на абстрактном и общем, и счастлив тот человек, который сможет постичь ее, и еще счастливее тот, который сможет использовать постигнутое им. С другой стороны, историк, не владеющий понятиями, не стремится понять то, что должно быть, и потому скован тем, что есть, он не стремится понять общую причину явлений и потому скован частной правдой каждого из них. Из его примеров не сделаешь единственно возможный вывод, и потому его учение еще менее плодотворно.
Только несравненный поэт делает и то, и другое. Все, что представляется необходимым философу, он воплощает в совершенной картине — в человеке, который делает то, что необходимо поэту, и так он соединяет общее понятие с частным примером. Я говорю "совершенная картина", потому что поэт являет разуму образ того, что философ дает в многословном описании, которое не поражает нас и не привлекает к себе взор души так, как образ, творимый поэтом.
173
Свидетель веков, светоч истины, жизнь памяти, наставник жизни, вестник древности (лат.).
175
Академия — место в Афинах посвященное герою Академу, где Платон вел беседы со своими учениками.
176
...в битвах при Марафоне, Фарсале, Пуатье и Азенкуре. — При Марафоне (490 г. до н. э.) афинянам удалось оттеснить персов; в битве при Фарсале (48 г. до н. э.) Цезарь одержал победу над Помпеем; при Пуатье в 1356 г. английское войско захватило в плен французского короля; Азенкур- город во Франции, где в 1475 г. английский король Генрих V разбил армию французов.
177
...и Брут, и Альфонс Арагонский... — Марк Юнии Брут (85-42 гг. до н. э.) — республиканец, один из убийц Юлия Цезаря. Альфонс Арагонский — Альфонс V, король Арагона, Неаполя и Сицилии, правил в 14161458 г.
179
...Справедливость есть главная добродетель... — Эта мысль принадлежит Аристотелю ("Этика", V, I).
182
Выражения formidine poenae и virtutis amore взяты у Горация ("Послания", I, XVI, 52-53):