Над всеми науками (я говорю о науках земных и связанных с земными представлениями) царит Поэзия. Она и указывает путь, и так расписывает его, что всех увлекает пойти по нему. Более того, для начала она, будто ведя вас через сказочный виноградник, даст вам отведать столь лакомых плодов, что вам непременно захочется идти дальше. Поэт приходит к вам не с туманными определениями, которые, объясняя, затемняют суть предмета и поселяют в вас сомнения, но с расположенными в чарующей пропорции словами, настроенными на волшебное искусство музыки. Он приходит к вам с выдумкой, с такой, право, выдумкой, которая заставляет детей забыть про игры, а стариков про камин. Ни на что более не претендуя, он стремится отвратить разум человека от порока и направить его к добродетели. Вот также ребенку дают лекарство, прежде спрятав его в приятное на вкус кушание, потому что если попытаться объяснить ему пользу ревеня или алоэ, то он скорее засунет лекарство себе в уши, чем в рот. Так и взрослые (ведь многие из них лучшим в себе до самой могилы обязаны детству). Они радуются рассказам о Геракле [229], Ахилле, Кире и Энее и, слушая их, непременно сохраняют в памяти описания их мудрости, доблести и справедливости, которые, попадись им в сухом изложении философа, обязательно напомнили бы о школе.
То подражание, которое называется Поэзией, более всего соответствует Природе, оттого-то, как говорил Аристотель [230], поэтическое изображение ужасного, например жестоких битв или противоестественных чудовищ, тоже доставляет удовольствие. Да, я знавал людей, которые, даже читая "Амадиса Галльского" [231] (а ему, Бог свидетель, многого недостает до поэтического совершенства), находили в своих сердцах побуждение к учтивости, великодушию и, главное, к смелости. Кто, читая о том, как Эней несет на спине старого Анхиса [232], не мечтает, чтобы и ему выпала судьба совершить столь же прекрасный подвиг? Кого не взволнуют слова Турна [233] из рассказа о Турне, запечатлевающие его образ в нашем воображении?
Философы же, пренебрегающие удовольствием, мало способны к тому, чтобы побуждать. Они лишь спорят о том, что выше — добродетель или просто доброта, умозрительная или деятельная жизнь. Платон и Бортий хорошо это знали и часто для госпожи Философии заимствовали у Поэзии ее платье [235]. Даже злодеи с зачерствевшим сердцем, которые считают добродетель понятием школярским и, не зная другого блага, кроме indulgere genio [236], презирают суровые наставления философа, не приемлют заключенную в них истину, но даже они не прочь получить удовольствие, которое якобы сулит им веселый малый — поэт, тем временем принуждающий их глядеть на воплощение добродетели (увидав же ее, они не могут не проникнуться к ней любовью), и, еще не разобрав, в чем дело, они ее принимают, будто запрятанное в вишни лекарство.
Можно было бы припомнить неисчислимое множество примеров удивительного воздействия поэтической выдумки на людей, но пусть нам послужат лишь два из них, наверное, общеизвестные, ибо их можно найти в разных сочинениях. Во-первых, Менений Агриппа [237]. Когда жители Рима выступили против сената, то он, хотя был блестящим оратором (в то время), пришел к ним не как оратор, якобы в полном отчаянии отказавшись от иносказаний и коварных намеков, тем более от притянутых за уши философских максим (прежде всего Платона), для осмысления которых нужно изучить геометрию, и держался с этими людьми как свой, плоть от плоти их поэт. Он рассказал им сказку о том, как когда-то отдельные части тела вступили в мятежный сговор против живота, который, как они думали, лишь пожирал добытое ими, и они решили заставить ни на что не годного расточителя чужих трудов поголодать. Короче говоря (ибо выдумка эта ни для кого не секрет, как не секрет и то, что это выдумка), наказывая живот, сами они тоже стали терпеть муки. И эта сказка так на всех подействовала — я никогда более не читал, чтобы слова произвели такую быструю и благоприятную перемену, — что на разумных условиях было достигнуто совершенное примирение. Во-вторых, пророк Натан [238]. Когда святой Давид настолько отрекся от Бога, что к прелюбодеянию присовокупил убийство, пророку Натану пришлось выполнить милосерднейшую миссию друга и открыть Давиду глаза на его позор. Посланный Богом воззвать к столь избранному слуге, он сделал это не иначе, как рассказав ему притчу о человеке, у которого безжалостно отняли любимую овцу. Вымышленная история заключала в себе истину, благодаря которой Давид (я говорю о второй важной стороне), как в зеркале, увидел свой порок, что подтверждает и священный псалом о милосердии божием.
229
Геракл — один из центральных героев греческой мифологии, совершивший множество подвигов.
230
...как говорил Аристотель... — Аристотель в "Портике" (4, 1448 в.) говорит, что "подражание свойственно человеку с детства".
231
"Амадис Галльский" — средневековый рыцарский роман португальского происхождения. Во французском переводе (1540) имел огромный успех в различных странах Европы.
232
...Эней несет на спине старого Анхиса... — Эней, выносящий из горящей Трои старого отца, описан во II песни "Энеиды" (705-784).
233
Турн — один из героев "Энеиды" Вергилия, царь рутулов и соперник Энея, которому была отдана в жены невеста Турна — Лавиния. Турн начал войну с Энеем, но вскоре был им убит. Сидни цитирует слова Турна, предвидящего грядущие несчастья. (Энеида", XII, 645-646. Перевод С. Ошерова).
235
...Платон и Боэтий... заимствовали у Поэзии ее платье. — В своих сочинениях Платон часто использует поэтическую речь. Боэтий (475-524), государственный деятель и философ, живший в Афинах и Риме, в своем труде "Утешение философией" перемежает прозаическую речь поэтической.
236
Следовать собственным прихотям. — Цитата из произведения древнеримского поэта Персия ("Сатиры", V, 151).
237
Менений Агриппа — римский политический деятель V в. до н. э. Историю, упоминаемую Сидни, рассказывают Тит Ливии ("История", II, XXXII) и греческий писатель Плутарх ("Кориолан").