Снова наши дни
Андрей Успенский тряхнул головой, отгоняя морок. Сам он называл такое состояние сумеречным. Подобные провалы с видениями начали посещать его после случившейся с ним катастрофы.
Он не знал, сколько времени пробыл вне сознания, но по предыдущему опыту полагал, что недолго. Дождь все не прекращался. Затылок сильно ломило, словно по нему и в самом деле врезали чем-то тяжелым. В голове крутились обрывки мыслей, которые постепенно складывались в отдельные фразы, а те, в свою очередь, – в короткие строчки. Он знал это особое свойство своего сознания. Или подсознания?
Собственно, способностью складывать слова в связные предложения большей или меньшей длины обладал не он один. Таких специалистов на земле набиралось миллиардов пять–шесть. У некоторых даже получалось делать это в рифму. Но вот составлять короткие четверостишья, которые потом имели свойство сбываться, умели немногие. Андрей знал двоих. Одним был Мишель де Нотрдам, известный также как Нострадамус, вторым – он сам. Как это делал Нострадамус, Андрей мог только догадываться. У него же самого это получалось непроизвольно. Само собой. Вот и сейчас в его мозгу как бы что-то щелкнуло, и обрывки неизвестно откуда взявшихся строчек сами собой выстроились в четверостишье. По–французски подобные четверостишья и назывались катренами.
Размер, рифмы и стихотворная форма оставляли желать много лучшего, но автора это не заботило. Он никогда не стремился снискать лаврового венка поэта. Андрея интересовало содержание, вернее, его смысл. Сейчас это выглядело так:
Что это значило? Он не знал. Пока не знал. Но то, что ничего хорошего – в этом у него не было ни малейшего сомнения. Горький опыт, и немалый, у него имелся.
Память сохранила и другие воспоминания. Человек, которого называли Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, поющие хором обличители врага народа Радека, мертвая женщина и кольцо со змеей, кусающей собственный хвост. Он знал, что со временем вспомнит и детали. Сейчас было не до этого. Где-то в глубине парка женщина, которую он принял за свою пропавшую жену Маргариту, звала на помощь.
Он все еще стоял, вцепившись в прутья решетки. Окончательно он пришел в себя от окрика.
– Дядя, ну ты лезешь или будешь мечтать на холодке? А то у меня сейчас мочевой пузырь лопнет!
За его спиной стоял один из постоянных посетителей пивной. Видимо, он воспринимал парк исключительно как бесплатное отхожее место. Андрей протиснулся в лазейку, освобождая страждущему проход. Но, прежде чем броситься на поиски женщины и зловещей пары, спросил любителя пива:
– Слушай, ты не знаешь случайно, кто те двое, которые торчали в углу пивной? И с чего это все так их боятся?
Абориген распивочной замер и съежился, словно его ударили.
– Случайно знаю, – словно через силу произнес он. – Бесы они, кто же еще. А боятся их, потому что имеют основание. Вкурил, дядя?
– Вкурил.
Ответ порождал еще больше вопросов, но Андрей понял, что толку не добьется, и, не обращая больше внимания на случайного собеседника, почти побежал вдоль аллеи. И неожиданно замер. В этой части парка ему раньше никогда не приходилось бывать. Его поразил ряд старых лип, образовавших подобие аллеи. Стволы их были наклонены в одну сторону, а толстые нижние ветви напомнили перекладины виселиц. Андрей готов был поклясться, что уже видел эту аллею. Но где?
Через несколько шагов он остановился и прислушался. Из зарослей не доносилось ни звука. Уже медленнее он пошел дальше. Странные деревья–виселицы уводили вглубь парка, главная же аллея сделала плавный изгиб и вывела Андрея к небольшому старинному особняку в два этажа. Немного в стороне возвышался кинотеатр, возведенный лет пятьдесят назад.
Когда-то это место являлось центром культурной жизни района и кипело огнями и публикой. Сейчас оба здания были погружены в темноту, только в особняке, в верхнем его этаже, светились два окна. И только коробка общественного туалета по соседству празднично сияла круглыми окошками–иллюминаторами.
Андрей остановился, не зная, куда дальше идти. Ни женщины, ни пары так называемых бесов, вообще никого видно не было. Он растерянно оглядывался по сторонам, когда дверь особняка хлопнула, на порог выкатилось шарообразное существо в халате уборщицы, в грязной, когда-то белой кроличьей шапке, и пронзительно заголосило.
– Врача! Скорее! Доктора! Женщина помирает!
Андрей вздрогнул. С одной стороны, он уже не работал врачом. Но, с другой, от клятвы Гиппократа его пока никто не освобождал. Тем более другие врачи на зов уборщицы явиться не спешили.